О поклонении богатым. Гилберт Честертон

еда было немного. Когда придворные пели хвалу королю, они приписывали ему невероятные и немыслимые свойства: они утверждали, что он подобен полуденному солнцу и надо прикрывать глаза, если он входит в залу, что подданные не могут дышать без него, что он овладел Европой, Азией, Африкой и Америкой. Безвредность такого метода в его искусственности; между королем и его образом нет никакого сходства. Однако в наши дни возникла более тонкая и губительная лесть. Мы берем вельможу или богача, говорим о нем правдоподобные вещи – что он деловит, к примеру, или увлекается спортом, или любит живопись, или легко сходится с людьми, или умеет сдерживать чувства, – а потом дико преувеличиваем ценность столь естественных качеств. Те, кто славит Карнеги, не утверждают, что он смел, как Марс, и мудр, как Соломон.[1] Это бы ничего. Это почти так же честно, как поведать истинную причину похвал – его богатство. Те, кто пишет о Пирпонте Моргане, не уверяют нас, что он прекрасней Аполлона; это бы ничего. Они поступают иначе: сообщают нам маловажные истины о его манере одеваться, любви к кошкам, нелюбви к лечению и тому подобном, а потом с помощью этих убедительных деталей доказывают, что он пророк и спаситель, тогда как он обычный, глупый человек, который почему-то любит кошек или не любит лечиться. Старинный льстец знал, что король обычен, и старался придать ему необычность. Нынешний льстец умнее; он принимает как данность, что богач необычен и потому его обычные свойства представляют интерес.