Анна Петровна в больнице – вот уже целую неделю.
– Шансов на благополучный исход практически никаких. Все-таки возраст уже почтенный, – пожал плечами усталый врач, которого мама вчера схватила за рукав в больничном коридоре.
Анна Петровна, в одночасье ставшая какой-то бестелесной, похожей на полуоблетевший одуванчик, тихо спала. Впрочем, она спала сейчас почти все время – от лекарств, а может, просто от усталости, накопившейся за долгую жизнь. Сашка прибегала в больницу каждый день после уроков, умудряясь незаметно прошмыгнуть мимо строгой дежурной сестры, и, стараясь даже дышать как можно тише, сидела у кровати бабушки. Она приносила в стерильное пространство палаты то разлапистый, тронутый благородной патиной кленовый лист, то бордовую астру, печально отцветавшую на больничной клумбе. И никак не могла избавиться от пугающей мысли, что с каждой минутой, с каждым едва слышным вдохом Анна Петровна все дальше уходит в страну снов и уже не отыщет обратной дороги.
Сашка знала, что Анна Петровна, строго говоря, не приходится ей бабушкой. Но все детские воспоминания так или иначе были связаны с ней. В ее комнате, где царил уютный запах ванильных сушек и валерьянки, обожаемой раскормленным до фантастических размеров котом, Сашка засиживалась дотемна за уроками или «чаевными» разговорами, пока не раздавался тихий стук в дверь.
– Вот ты где! Вы уж извините за беспокойство – опять на прогоне программы пришлось задержаться, – вздыхала мама.
– Ну что ты обижаешь, Оленька, какое уж там беспокойство, – улыбалась в ответ Анна Петровна.
Этот диалог слово в слово повторялся едва ли не каждый вечер. Сашка, зачитавшись до первых сумерек и устав от звенящей в ушах тишины, скреблась к Анне Петровна, коротавшей время за вязанием. Шерстяные носки, как пушистые груши, вызревали на проворно мелькающих спицах, и тихое позвякивание под аккомпанемент тиканья старых часов (кукушка давно осипла, так что и носа не высовывала из домика) нагоняло мягкую дремоту. Между ними не было секретов, и был свой тайный язык недомолвок и шуток, непонятных чужакам. И когда они собирались за вечерним чаем и рассказывали друг другу о прожитом дне, то нередко на ходу складывались уморительные и совершенно фантастические истории. Потому что в жизни должно быть место волшебству, говорила Анна Петровна. И, как всегда, была совершенно права.
По семейному преданию, судьбы Анны Петровны и Ольги, Сашкиной мамы, пересеклись тринадцать лет назад в поезде Челябинск-Санкт-Петербург. Правда, самой Сашки тогда еще не было на свете – точнее была, конечно, уже была, хотя это совершенно не угадывалось по фигуре Ольги, сохранившей девичью хрупкость. Заметив, что девушка, молча глотая слезы, безотрывно смотрит на мелькающие за окном телеграфные столбы и покосившиеся домики безымянных деревень, Анна Петровна накормила ее дорожными припасами и мало-помалу выспросила, что приключилось со случайной соседке по купе. А узнав об обстоятельствах, которые вынудили ее купить билет на первый попавшийся поезд и умчаться в город, где нет ни одной родной души, предложила пожить у нее.
– На первое время, пока не освоитесь, – успокоила она, тем самым пресекая все возражения. – Все равно комната пустует.
Так и сложилась их маленькая семья. Сашка уже училась в шестом классе, мама летала под куполом цирка, и, в принципе, давно можно было бы переехать в отдельную квартиру. Но Анна Петровна, ставшая по-настоящему родным человеком, заметно сдала в последние годы, да и пенсии едва хватало на оплату счетов. Так и жили втроем в маленькой квартире под самой крышей в старом, дореволюционном еще, доме на Васильевском острове.
А неделю назад Сашка, вернувшись из школы, нашла Анну Петровну на полу в ванной. Захлебываясь слезами, Сашка раз за разом набирала номер «скорой», но диспетчер отказывался принять вызов, повторяя, как заведенный: «Позови к телефону кого-то из взрослых!». Пока Сашка металась по подъезду, яростно колотясь во все двери, утекали драгоценные минуты.
– Инсульт, – на ходу бросила врач скорой помощи, которая приехала лишь час спустя…
Сашка зябко поежилась от порыва холодного ветра. Да, точно, она же собиралась в «Ладогу». Совершенно особенное место, где она каждый раз теряла ощущение времени. Там можно было часами рассматривать заманчиво поблескивающую в сумраке упряжь. Незаметно, как бы невзначай провести ладонью по плавным изгибам выставленных в ряд седел, вдыхая дразнящий запах искусно выделанной кожи… Лавка чудес из диккенсовских романов, чудом уцелевшая в сердце огромного каменного города. Даже путь в магазин напоминал указания с карты исчезнувшего в зазеркалье королевства: на метро до площади Мужества, а потом – пешком по проспекту Непокоренных, мимо мемориального кладбища.
Почти три месяца она копила