Ее имя пробуждает непонятную слабую волну чувств, и по Луне бегут стремительными геометрическими линиями странные узоры. С Земли их не видно. На Земле не знают, что она, Диана-Луна – живая, всего-навсего лишь замороженная, погруженная в вечный анабиоз.
Раньше бесконечность ее пугала, казалась предвестником забвения, теперь же она сама – часть бесконечности. Бесконечность вмерзла кристаллами в ее волосы, изморозью покрыла бледную кожу, пропитала словно слезами ресницы и стекает по холодным щекам. Бесконечность – в каждой вене. Теперь Диану пугает то, что он потеряет свою бесконечность, потеряет свой свет.
Потеряет музыку.
Она – это свет. Пусть ночной – но все же.
По твердой поверхности Луны пробегают цепочками всполохи мягкого лазурного блеска. Постепенно она пробуждается, находит себя, но теряет бесконечность. Она смотрит на узоры созвездий, пролетающие мимо кометы – как часто их путают с падающими звездами! – на космический мусор, которого становится все больше и больше. Воспоминания становятся ярче, она слышит голоса, видит фрагменты из прошлого, начинает чувствовать… И первое, что накрывает ее с головой, – это боль, глубокая, въевшаяся в душу, невесомая, как перо из крыла ангела.
Луна дрожит и искрится лазурью.
Но все еще светит.
Боль возвращает чувства Дианы окончательно, истощая бесконечность. И как только девушка понимает, что ее свет – лишь часть отраженного солнечного света, что даже Земля отражает куда больше света, чем Луна, она откалывается от Луны и начинает стремительно падать, превратившись в точку.
Диана несется к Земле с невероятной скоростью, и когда до столкновения остается совсем немного, Диана, вздрогнув всем телом, распахивает глаза.
Она обреченно смотрит в белый потолок, моментально поняв, что находится в своей комнате, лежит на кровати и накрыта теплым одеялом – до самого подбородка. Диана прислушивается к себе, понимая, что ей больше не холодно, жар больше не плавит кожу и осталась только лишь слабость и ужасная боль в горле. А еще колет руку у локтя – так и есть, укол. Ей делали капельницу – она до сих пор стоит у изголовья кровати.
Диана медленно садится – с ее лба падает влажное прохладное полотенце, и она обтирает им сухие подрагивающие руки. Диана прекрасно помнит о том, что случилось, и также прекрасно понимает, что ее нашли, – иначе и быть не могло. Она знала, что ее свобода – временная, но все-таки смогла урвать ее на несколько часов больше, чем хотели бы они.
Диана встает и идет по комнате, чувствуя почему-то, что в ней что-то не так. Словно в спальне кто-то недавно был, кто-то чужой, и это не горничная. Ничего не понимая, Диана неслышно идет дальше, похожая на привидение в длинной невесомой белой сорочке. На диване она видит уснувшую тревожным сном мать. Прямо перед ней на журнальном столике лежат какие-то бумаги и вычурные приглашения с вензелями – мать, видимо, подписывала их, когда уснула. Во сне Эмма выглядит не такой уж и безупречной – сон снимает с нее волшебство, позволяющее скрывать возраст, и Диана вдруг чувствует слабый укол совести. Она бросает