Весь этот печальный ландшафт можно было рассмотреть через окна по правой стороне, замечательно чистые и зрячие, да только что на него смотреть? Ну снег, ну разбойничий свист ветра, ну мутное низкое небо – тьма, холод и смерть.
Зато внутри, в министерском салон-вагоне, было славно: уютный мрак, подсиненный голубым шелковым абажуром, потрескивание дров за бронзовой дверцей печки, ритмичное звяканье ложечки о стакан. Небольшой, но отлично оборудованный кабинет – со столом для совещаний, с кожаными креслами, с картой империи на стене – несся со скоростью пятьдесят верст в час сквозь пургу, нежить и ненастный зимний рассвет.
В одном из кресел, накрывшись до самого подбородка шотландским пледом, дремал старик с властным и мужественным лицом. Даже во сне седые брови были сурово сдвинуты, в углах жесткого рта залегла скорбная складка, морщинистые веки то и дело нервно подрагивали. Раскачивающийся круг света от лампы выхватил из полутьмы крепкую руку, лежавшую на подлокотнике красного дерева, сверкнул алмазным перстнем на безымянном пальце.
На столе, прямо под абажуром, лежала стопка газет. Сверху – нелегальная цюрихская «Воля народа», совсем свежая, позавчерашняя. На развернутой полосе статья, сердито отчеркнутая красным карандашом:
Редакции стало известно из самого верного источника, что генерал-адъютант Храпов, в минувший четверг отрешенный от должности товарища министра внутренних дел и командира Отдельного корпуса жандармов, в ближайшем времени будет назначен сибирским генерал-губернатором и немедленно отправится к новому месту службы.
Мотивы этого перемещения слишком понятны. Царь хочет спасти Храпова от народной мести, на время упрятав своего цепного пса подальше от столиц. Но приговор нашей партии, объявленный кровавому сатрапу, остается в силе. Отдав изуверский приказ подвергнуть порке политическую заключенную Полину Иванцову, Храпов поставил себя вне законов человечности. Он не может оставаться в живых. Палачу дважды удалось спастись от мстителей, но он все равно обречен.
Из того же источника нам стало известно, что Храпову уже обещан портфель министра внутренних дел. Назначение в Сибирь является временной мерой, призванной вывести Храпова из-под карающего меча народного гнева. Царские опричники рассчитывают открыть и уничтожить нашу Боевую Группу, которой поручено привести приговор над палачом в исполнение. Когда же опасность минует, Храпов триумфально вернется в Петербург и станет полновластным временщиком.
Этому не бывать! Загубленные жизни наших товарищей взывают о возмездии.
Не вынесшая позора Иванцова удавилась в карцере. Ей было всего семнадцать лет.
Двадцатитрехлетняя курсистка Скокова стреляла в сатрапа, не попала и была повешена.
Наш товарищ из Боевой Группы, имя которого хранится в тайне, был убит осколком собственной бомбы, а Храпов опять уцелел.
Ничего, ваше высокопревосходительство, как веревочке ни виться, а конца не миновать. Наша Боевая Группа отыщет вас и в Сибири.
Приятного путешествия!
Паровоз заполошно взревел, сначала протяжно, потом короткими гудками: У-у-у! У! У! У!
Губы спящего беспокойно дрогнули, с них сорвался глухой стон. Глаза раскрылись, недоуменно метнулись влево – на белые окна, вправо – на черные, и взгляд прояснился, стал осмысленным, острым. Суровый старик откинул плед (под которым обнаружились бархатная курточка, белая сорочка, черный галстук), пожевал сухими губами и позвонил в колокольчик.
Через мгновение дверь, что вела из кабинета в приемную, открылась. Поправляя портупею, влетел молодцеватый подполковник в синем жандармском мундире с белыми аксельбантами.
– С добрым утром, ваше высокопревосходительство!
– Тверь проехали? – густым голосом спросил генерал, не ответив на приветствие.
– Так точно, Иван Федорович. К Клину подъезжаем.
– Как так к Клину? – засердился сидящий. – Уже? Почему раньше не разбудил? Проспал?
Офицер потер мятую щеку.
– Никак нет. Видел, что вы уснули. Думаю, пусть Иван Федорович хоть немножко поспят. Ничего, успеете и умыться, и одеться, и чаю попить. До Москвы еще полтора часа.
Поезд сбавил ход, готовясь тормозить. За окнами замелькали огни, стали видны редкие фонари, заснеженные крыши.
Генерал зевнул.
– Ладно, пусть поставят самовар. Что-то не проснусь никак.
Жандарм откозырял и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.
В приемной горел яркий свет, пахло ликером и сигарным дымом. Подле письменного стола, подперев голову, сидел еще один офицер – белобрысый, розоволицый, со светлыми бровями и поросячьими ресницами. Он потянулся, хрустнул суставами, спросил у подполковника:
– Ну, что там?
– Чаю хочет. Я распоряжусь.
– А-а, – протянул альбинос и глянул в окно. – Это что, Клин? Садись, Мишель. Я скажу