Пропавший смотрел с городских стен и молча о чем-то спрашивал, а может, просил. Королевский живописец подчеркнул его длинные темные локоны, резкие скулы и упрямый подбородок, а для глаз использовал яркую синюю краску. Рисуя, он очень спешил. Вышло неаккуратно, но всё равно пропавшего невозможно было не узнать, ведь вряд ли кому-то не встречались раньше его портреты. Этот – последний, а может, и посмертный, – размножили на большем числе листов, чем уходило обычно на утренние новости. К рассвету портрет расклеили по всему Ганнасу и округе. И сонная столица заволновалась, заметалась, как в лихорадке.
А новостей в тот день не напечатали вообще. Пропавший и был главной и единственной важной новостью, хотя я думаю, головоломки с перепутанными словами и сплетни о дворах Заморья в разы интереснее. Даже объявления о продаже гусей, чьих-то союзах, размолвках и смертях – интереснее. Но в тот день всё это забыли.
«Вы видели?»
«Вы знаете?»
«2000 варров за улицу, по которой он прошел!»
«Любой благородный титул за место, где он прячется!»
«Корабль за имя того, с кем его видели в последний раз».
«Рука принцессы за его спасенную жизнь».
Король, и советники, и стража – все тогда много обещали. Любое обещание, будь оно выполнено, перевернуло бы чью-то судьбу. Но их не выполнили. Потому что бумажки с аляповатым портретом и красивыми цифрами не помогли, хотя их становилось все больше и больше, а обещания – краше и краше.
Я знаю это точно. Откуда? Может быть, потому что в тот день ходил по улицам и срывал один портрет за другим, понимая, что не сорву все, но все-таки постараюсь. Может быть, потому что еще три или четыре Полукруга, от Большого Прилива до Большого Отлива, все говорили только о случившемся с бедным мальчиком. Одна история была страшнее другой, но я честно собирал их все, как иные собирают редкие морские раковины или насаживают на иголки бабочек, чтобы украсить мертвыми крыльями мертвые стены.
А может быть, потому что тот, чье имя и прозвание вскоре перестали произносить, заменив на безликое, грустное слово «пропавший», – это я.
И сегодня я возвращаюсь домой.
Часть 1. Королевская роза и королевские Соколы
1. Неспящий
Тело под слоем полупрозрачной соли казалось живым, и его можно было отчетливо рассмотреть. До последней черты лица, сильно постаревшего, но все еще красивого; до последней волны седых волос; до последнего сверкающего самоцвета на рукояти меча. Да, верный меч тоже лежал здесь: в сложенных у груди руках, он словно разрезал силуэт пополам. Россыпь камней – морских фариллов, блестевших в переплетении узоров, – была такой же синей, как застывшие глаза.
Всем мертвецам А́льра’Иллы смыкали веки, когда приходил их последний сон. Всем, кроме королей: они не смели спать, им предстояло бдеть, охраняя покой своего народа. Так поступили и с королем Та́ллом. Сколько бы страданий он ни перенес при жизни, он обязан был выполнять свой долг, смотреть сквозь кристальную толщу на тех, кто остается жить. Так же, как и все, кто правил до него и сейчас лежал рядом, в ряду таких же соляных гробниц Ора’Илла – Сонных пещер. Все эти мертвецы глядели остановившимися глазами, одинаково синими, как ночная вода. Видели ли они что-то? Жалели кого-то? Тосковали по живым голосам и живым ошибкам?
Пальцы, унизанные множеством колец, с ласковой осторожностью провели по соляной толще. Синие глаза – такие же синие, как у неспящего с той стороны – медленно скользнули по мечу. От сияющего лезвия к рукояти, а оттуда – к запрокинутому лицу.
– Если бы я знал, что опоздаю. Если бы я знал.
Голос был тихим. В звучании слышался чуть уловимый акцент: слишком размытые окончания большинства слов, свойственные жителям Заморских Станищ. И голос едва уловимо дрожал.
– Ду́ан…
Он обернулся. Гибкая тень стояла на входе и крепко сжимала в руке длинную, такую же гибкую, как она сама, плеть-фенгу.
– Они уже узнали, Дуан. Они идут сюда.
– Сколько? – Он потянулся к застежкам своего камзола с рассеченными на манер птичьего хвоста полами.
– Мало. Пять швэ[1] в лучшем случае. Они минуют перевал.
Дуан криво усмехнулся, стаскивая одеяние с плеч и небрежно бросая девушке; она поймала и перекинула через плечо. Уважительно кивнув, он принялся за перетягивавший поясницу ремень, на котором обиженно загремели самые разные предметы: ключи, легкие жестяные флаконы, тканевые мешочки с порошками и кинжалы. Подумав, он оставил один нож, один мешочек и один флакон – рассовал по карманам штанов, которые едва прикрывали колени и подошли бы скорее подростку. Остальное со звоном полетело за одеждой следом и тоже было легко, даже виртуозно поймано.
– Пять швэ – куча времени для пирата, – сообщил он, оправляя белую, не застегнутую, сильно жавшую в плечах рубашку. – Я что-то забыл, Дарина?
Прозвенел короткий звук, похожий