На черной коже сапога черный мазут в глаза не бросался; и только войдя в метро, я почувствовала, как мерзко несет от моих сапог, да еще и обнаружила, что оставляю на мраморном полу вестибюля станции черные следы и на меня оглядываются другие пассажиры. Настроение на весь день было испорчено; но не на шефа же было мне кричать, поэтому первым пострадал друг и коллега Горчаков – именно на него я спустила собак, только войдя в прокуратуру. Завидев меня в окно, Лешка опрометчиво вышел из кабинета и прохаживался по абсолютно пустому коридору, по всей видимости, ожидая приглашения на чай. Вместо приглашения я рявкнула ему что-то оскорбительное, но Горчаков только глазами моргал, понимая, что возражать мне – дело дохлое, лучше постараться расслабиться, а удовольствие получить потом, когда я начну раскаиваться в содеянном.
Он еще имел наглость ноздрями дернуть, принюхавшись ко мне; по лицу было видно, что он пытается определить, какая часть моего тела так смердит, и это моего настроения не улучшило.
– Ну что ты встал посреди дороги! Дай пройти, – я невежливо отпихнула Горчакова, и он крутанулся вслед за мной. Я гордо прошла мимо него по коридору шириной с проезжую часть; на самом деле Лешка не помешал бы мне, даже если бы я ехала на тракторе.
– Что это? – он пошел за мной, как на веревочке.
– Не видишь – в мазут вляпалась, – сварливо заявила я, сунув свой сапог ему под самый нос. Горчаков терпеливо поморщился.
– Ты думаешь, это мазут? – задумчиво спросил он, склонившись к моей ноге.
– А ты думаешь, это клубничный сироп? – я снова дернула ногой, и Горчаков инстинктивно замер.
– Я думал, ты с происшествия. И что это – кровь. Только почему так шмонит?
– А что, я сегодня дежурю? – я задумалась. Горчаков смиренно ждал, покачивая головой из стороны в сторону. Очень кстати из канцелярии вышла Зоя и прояснила ситуацию, подтвердив, что я действительно сегодня дежурю. Только этого мне не хватало. Воспользовавшись паузой, Горчаков проворно заперся у себя в кабинете и затаился, не отзываясь на деликатный стук моей запачканной в мазуте ноги. Ну и пожалуйста. Я ушла к себе, сбросила вонючие сапоги, заперлась изнутри и достала из сейфа дело на сроке. Вчера я сгоряча дала прокурору честное слово, что сдам обвинительное не через неделю после истечения срока по делу, как обычно, а день в день. Время «икс» наступало завтра.
За компьютер я села, ненавидя себя, дело, прокурора, рабочих. И, стуча по клавишам, мрачно думала, что канава и рабочие тут в общем-то ни при чем. Подумаешь, сапоги; настроение у меня плохое из-за того, что с раннего утра вдрызг разругалась с ребенком. Накануне он до часу ночи играл в «Плейстейшен», силком утащить его в кровать я не могла, меры убеждения исчерпала, орать на него ночью не решилась по причине тотальной слышимости в доме.
Поэтому, давясь справедливым негодованием, просто легла спать, а уж с утра отыгралась на Хрюндике. Беда была в том, что я-то, проснувшись утром, еще бурлила, а он уже забыл, из-за чего сыр-бор. И несказанно удивился, когда в неурочный час услышал мои претензии относительно бардака в комнате, несобранного ранца, незаполненного дневника (я даже дневник ухитрилась проверить, тратя драгоценные утренние мгновения), а также чавканья во время приема пищи, сутулой спины и грязных ушей, хотя последнее было неприкрытой напраслиной: в ванной ребенок теперь проводит гораздо больше времени, чем за уроками, вступивши в пору полового созревания.
В школу он ушел, надувшись на меня. Я его понимала: как бы там ни было, а орать и топать ногами – это не метод. Но, когда я наталкивалась на его тупое подростковое упрямство, со мной творилось что-то необъяснимое; я помимо своей воли начинала орать и ругаться, отчетливо сознавая, что поступаю неправильно, а остановиться не могла. В общем, мы друг друга стоили.
За обвинительным я просидела до вечера, и никто меня не побеспокоил. Видимо, преступный мир тоже затаился в трепете. В шесть часов в мою дверь по дороге домой заскребся Горчаков.
– Машка, ты идешь? – поканючил он, но, не дождавшись ответа, ушел без меня. Зато с Зоей.
Ну и пожалуйста. Я снова уткнулась в осточертевшие страницы дела. Но через полчаса в мою дверь заскребся уже прокурор, его тяжелые шаги по скрипящим половицам трудно не узнать.
– Мария Сергеевна, вы сегодня дежурите, – сообщил он через дверь, даже не спрашивая, на месте ли я. – И между прочим, у нас труп. Полчаса назад нашли рабочие в канаве.
– В канаве? – переспросила я, поворачивая ключ в замке. Шеф стоял под дверью со своим обычным невозмутимым видом. – Владимир Иваныч, а я-то тут при чем? С шести часов заступил дежурный по городу.
Шеф продолжал смотреть куда-то за мою спину, терпеливо пережидая протокольную часть. Мы оба знали назубок, какие реплики подавать, и он исправно, только без энтузиазма, участвовал в вялой перебранке на тему «а почему я?» – «а потому что надо думать не только