А верховые, да разве это?… Увы, не те, совсем не те это казаки, даже сомнение берёт, есть ли вообще родство-то. Не могут даже правнуки так розниться от своих прародителей. А эти… скорее ряженые: солдатские и офицерские фуражки с содранными кокардами, черкески – смех один, как на Никулине в "Кавказской пленнице". Лампасы… кто на офицерские галифе поверх канта пришил, кто так прямо на солдатские дембельские брюки, или обычные сатиновые шаровары пришпандорил. Слава Богу, что джинсы и тренировочные штаны не использовали. Но скачут по центральной станичной улице на неосёдланных, неприглядных колхозных труженицах, многие под "мухой". Пускают рысью… галоп, не говоря уж о намёте, на грани возможного для таких кляч… разгоняют попадающуюся на пути домашнюю птицу, тревожат прохожих и шоферов, красуются перед девками, блажат – как же, возрождение традиций…
Точный возраст рослого, сухощавого мужчины, опирающегося на крепкую палку и шествующего с неспешным достоинством, определить было довольно сложно. Разве что расплывчатое, пожилой, в какой-то степени определяло те границы. С одной стороны, прямая фигура и уверенная посадка головы, острый, не потерявший интереса ко всему творящемуся вокруг взгляд… с другой – морщинистые, в старческих складках лицо, шея, кожа нездорового красновато-медного оттенка. Несомненно, человеку наблюдательному в какой-то степени могли помочь волосы, их состояние, цвет, количество. Но мужчина был в светло-жёлтой летней шляпе и очень коротко подстрижен. Одежда же, в свою очередь, свидетельствовала о том, что он не лишён вкуса: светлые рубашка и брюки, лёгкие туфли – всё подобрано, как и шляпа, по цвету, одно к одному. Даже палка, явно старинной работы, с замысловатой инкрустацией на набалдашнике, соответствовала общему облику. Очевидно, конечно, одно – это идёт представитель местной интеллигенции, причём, скорее всего не номенклатурно-ВеПеШашной выпечки.
По всему, этого интеллигентного вида старика здесь уважали, или в какой-то степени от него зависели. Едва ли не все встречные спешили засвидетельствовать ему своё почтение, и взрослые, и дети, и старики:
– Здравствуйте Николай Степанович… Доброго здоровья… С приездом… Как съездили?… Что там нового?…
Молодым старик лишь кивал, ничего не говоря, только пристально-скептически прожигал взором бутафорское облачение рядящихся в казаков парней. От этого взгляда те терялись, спешили отойти, или отъехать прочь… Так же краснели и смущались встречные девицы-студентки, приехавшие к родителям на каникулы. В стремлении выделиться, отдельные из них пытались щеголять в своей речи твёрдым среднерусским "ге", отличным от местного, южного мягкого (то ли "ге", то ли "хе"). Причина же смущение девушек тоже исходила от их одежды. При встрече со стариком они вдруг начинали жутко стесняться своих чрезмерно смелых для здешнего сельско-провинциального глаза одеяний…
Красуются и девчата: колышут соблазнительными прелестями, парней дразнят, на возмущённых старух и стариков снисходительно поглядывают – вы всю свою жизнь в колхозном навозе задарма проковырялись, а мы не хотим как вы, мы пожить хотим пока молодые… А почему бы и в самом деле… если есть, что показать. Это ж не вечно – юность, красота. Успели девчата отойти к концу каникул от институтских да техникумовских учебных нагрузок, экзаменационных треволнений и чужбинного недоеда, отъелись на обильных родительских хлебах, расцвели согласно возраста. И вот вам… смотрите все, вот мы какие, не хуже всех этих видюшных секс-бомб засушенных, эммануэлей безбёдрых…
Но увидят девушки старика в шляпе, как спотыкнутся, кумачёво заалеют и без того нарумяненые щёчки, друг за дружку прячутся, переминаются высоко оголёнными ногами, втягивают нежные обнажённые животики – неудобно, почему-то именно перед ним стыдно.
– Здравствуйте Николай Степанович!
– Здравствуйте девочки… Катя, Жулина?… Тебя не узнать! Ну, как ты там? Что поступила, учишься знаю, а больше ничего. Всё хотел зайти к твоим, узнать, как там в столице наша лучшая ученица устроилась. Живёшь-то где, надеюсь, не в общежитии… там же, кажется, у вас родственники есть?
С лица серьёзной статной красавицы вот-вот потечёт заграничная косметика, коей она ещё не научилась как следует пользоваться, но намазалась густо в неуёме желания поразить подруг, вчерашних одноклассниц. К старику инстинктивно повернулась вполоборота. Так, видимо, ей казалось, не будет бросаться в глаза слишком глубокий вырез московского пошива сарафана и всё прочее. Но в глазах старика нет присущего пожилым людям осуждения молодости: да в наше время… да разве мы такие были – старость завидует молодости, так было, так будет. Нет, взгляд старика тепло, с пониманием, но без огня, опять же присущего молодости, спокойно скользит по девичьим статям, как бы просто констатируя факт качественной работы природы.
– Ой, вы меня извините, Николай Степанович, сама всё собиралась в школу зайти, да как-то… У меня всё хорошо, я у тёти двоюродной живу, и в университете… – несколько ободрённая понимающим и оправдывающим её взглядом старика (какая школа, будто в восемнадцать лет мало других забот, чтобы золотое время тратить), девушка становится менее скованной и охотно рассказывает о своей новой жизни, студенческом