И только один из них – седоватый мужчина лет шестидесяти, выжженный солнцем до полного иссушения, вдруг повернулся:
– На Грасхольм?
– Что? – Беатрис вздрогнула от неожиданности. – А-а, нет. Нет.
– Не хочешь – не говори, – пожал он плечами. – Мне-то что.
Голос у него тоже был выжженный солнцем – сухой и ломкий, как у человека, который пытается говорить во время приступа кашля.
– Да нет, я действительно не на Грасхольм, – зачем-то принялась оправдываться Беатрис. А зачем, спрашивается? Не всё ли ей равно, что он подумает? – Я – на Гир.
– На Гир, так на Гир, – кивнул мужчина. – Мне-то что.
Беатрис демонстративно отвернулась от него, встала со своего чемодана, отошла к ограждению. Тебе ничего, а мне и подавно.
Долго созерцала кипение воды за бортом, пока не закружилась голова. Тогда подняла глаза и принялась смотреть в небо. Но это было зрелище не из весёлых. С тех пор как началась война, небо перестало радовать. Оно стало опасным и грозило бедой. Оно не давало никаких эмоций, кроме страха и тоскливого ожидания: вот сейчас вывалится из серой шапки облаков длинное бревно ракеты и полетит прямо в тебя, чтобы изжарить, испепелить, испарить, чтобы стереть с лица земли и саму память о тебе.
Кто-то где-то включил радио. На полную мощность.
"Привет, ребята! – заголосил диктор, и его голос жизнерадостного идиота долетел, кажется, до самого Пембрукширского побережья. – Вы слушаете радио "Дредноут". Сегодня тринадцатое июня две тысячи сорок седьмого года, местное время восемнадцать часов, и с вами я – Кевин Джонс. За окном, я смотрю, прекрасная погода, на море штиль, прекрасный вечер, прекрасная жизнь и плевать нам на азиатов – всяких там китайцев, корейцев, русских, индусов и прочее дерьмо которое, как обычно, норовит всплыть на поверхность. Как говорил мой дедушка Алберт: "На то оно и дерьмо, чтобы вонять".
Ладно, оставим пока лирику и перейдём к главным новостям сегодняшнего дня, только сначала намотаем себе на ус, что самые дешёвые цены на пиво "Честер" мы найдём в супермаркете "Галлахер".
В эти самые минуты в Кардиффе подходит к концу очередной, семнадцатый, гей-парад, посвящённый дню Солидарности. В параде принимает участие известная поп-звезда Майк Сьюзи… Вау! Вы там были, ребята? Кто был, обязательно дозвонитесь к нам в студию и расскажите, как всё прошло. А я расскажу вам, где можно недорого купить новый диск Майка Сьюзи "Давай, давай!"
Вот ещё славная новость, ребята: наши надавали "Пенинхауэру", счёт: два – один. У нас отличились Майнон и Уэлш. У них… у них облажались все, кроме Бартона, который как-то умудрился доползти до наших ворот, пока защитники гоняли косячок.
Та-ак… Что там у нас ещё…
На восточном фронте без перемен. Китайцы добивают чехов. Вы знаете, кто это – чехи? Нет? Это, ребята, такая народность, проживающая в стране Чехии. Ну да, чехи – Чехия, Чехия – чехи. Только их больше нет, так что знать про них теперь уже совсем не обязательно. Ха-ха, шутка.
Президент Соединённых Штатов сегодня встретился с представителем китайского императора Фу Жэнь… э-э… Фу Чжэнь… В общем, они встретились и поговорили. Президент США был настроен решительно, он заявил, что…"
Радио умолкло так же неожиданно, как и заорало. Видимо, самому старшему моряку не понравилось про Чехию. Или про Майка Сьюзи. Беатрис тоже его не любила. Она вообще не любила всех мужчин, которые хоть в чём-нибудь стараются уподобиться женщинам.
Тот, которому всё равно, сипло и с бульканьем закашлялся – раскуривал старую пенковую трубку. Поплыл над палубой запах плохого табака.
– Совсем не могу курить, – пожаловался старик Беатрис.
– Так не курите.
– Не могу, – покачал головой, утирая выбитую кашлем соплю – утирая по-деревенски просто – пятернёй.
Беатрис пожала плечами.
– Мне-то что, – произнесла она, наслаждаясь этой маленькой безвредной местью.
– Х-ха! – довольно всхрапнул собеседник и кивнул. – Угу.
Остальные как сидели, так и сидят с ничего не выражающими лицами, погружённые то ли в свои безрадостные мысли, то ли в дремоту с открытыми глазами.
– Меня Диланом зовут, – он вопросительно уставился на Беатрис, выпуская из носа две струйки колючего дыма.
– Мне-то что, – повторила она уже настырно.
– Ну, так это… А тебя?
– Беатрис.
Он покивал безразлично: "Беатрис, так Беатрис". Ну и ладно, а зачем тогда спрашивал?
– На Грасхольм плыву, – вздохнул. – Племянница у меня там бытует. Думаю, может примет. Муж-то на войне. А мужчина в доме нужен. Я хоть и стар, да руки не отсохли пока… А ты, стало быть, на Гир.
– На Гир.
– Живёшь там? Или тоже к родне бежишь?
– Там гостиница, – неохотно отозвалась Беатрис. Ну,