За окном идет снег, но холодные снежинки, не успев долететь до земли, превращаются в пронзительный дождь. Довольно иронично, что именно сегодня, тридцать первого декабря, на улицах по-осеннему мокро и тоскливо, так, словно мир на пару часов вернулся из сказочной зимы в задумчивый октябрьский вечер, состоящий из темноты и разочарования. Вполне подходящая атмосфера для праздника не оправдавшихся надежд: холодный ветер уносит последние желания, загаданные в уходящем году, а где-то в небе, погибает красивый, но совершенно бессмысленный салют. Нас с Фалленом освещают его яркие вспышки, после которых я закрываю уши. Слишком громко, в миллион раз громче, чем голоса в голове.
Отец снова ушел куда-то, как обычно, не предупредив, когда вернется. Но, если честно, мне было все равно. Я давно перестал быть тем мальчиком, который когда-то ждал его возвращения. Сейчас мне хотелось лишь, чтобы время шло быстрее.
Секунды. Минуты. Снова секунды.
Невыносимо громкие взрывы фейерверков наконец прекратились, замолчали телевизоры на других этажах, даже голоса в моей голове стали немного тише.
Накинув на плечи легкое пальто, я вышел на улицу. Новогодние гирлянды в окнах уснувших домов давно погасли, и только дисплей, мигающий в припаркованной у подъезды машины, показывал половину четвертого утра. Дождь закончился, и все вокруг теперь блестело, как в сказке, покрывшись тонким слоем хрупкого льда. Я спустился по скользким ступеням и, разбежавшись, проехал по замершему асфальту, словно на моих ногах вместо кроссовок вдруг невероятным образом появились коньки. Внезапно мне захотелось оттолкнуться от сверкающего льда и взлететь, навсегда растворившись в морозном воздухе. Но, к сожалению, я все еще подчинялся законам физического мира, и поэтому, проскользив на носочках несколько метров, вместо того, чтобы, как в моем воображении, взмыть к звездам, я оказался лежащим на земле. Тонкое драповое пальто не смягчило внезапное падение, но я сжал зубы скорее от обиды, чем от боли.
Изо рта вырывались облачка пара, унося мое судорожное дыхание прямо к звездам. Они смотрели на нас с Фалленом сверху вниз и, казалось, улыбались, сияя в это короткое мгновение только нам одним. Целая Вселенная отражалась в моих глазах, на секунду загоревшихся живым, но все же холодным огнем, и я прошептал, повинуясь внезапному порыву:
– Я здесь! Посмотрите, я все еще здесь. Пожалуйста, если на этот раз вы слышите, прошу, сотворите для меня какое-нибудь чудо.
Ночное небо так и осталось неподвижным, застыв в своем ледяном очаровании, а потом одна из звезд вдруг вспыхнула ярче остальных и утонула в бесконечном темном океане, унося на хвосте мое новогоднее желание.
Я проводил ее удивленным взглядом, не веря, что Вселенная услышала меня. Услышала впервые за столько лет.
Взбежав по ступеням, я распахнул дверь квартиры. Свет от люстры в коридоре показался мне невероятно ярким. Таким, что я мог бы поймать каждый искусственный луч и, как в детстве, спрятав кусочек света в ладонях, раскрыть их, создавая идеальную маленькую радугу. Почему-то теперь мне казалось, что я не разучился делать это. Но я не успел попробовать, потому что все лампочки в квартире вдруг разом вспыхнули и спустя мгновение одновременно со звоном взорвались, рассыпавшись стеклянным дождем.
Забавно, но такое случилось не впервые. Примерно два месяца назад, двадцать седьмого октября, со мной произошло то же самое. И, возможно, это было как-то связано с тем, что в тот день я получил первое письмо от Натаниэля.
Оно пришло мне по ошибке, и совершенно случайно получилось так, что я прочитал его. Мне не было интересно, о чем один неизвестный человек пишет другому, но каким-то непостижимым образом каждая строчка этого небольшого письма была адресована именно мне. Я не мог объяснить даже самому себя, что я почувствовал в тот момент, когда читал удивительные мысли, заключенные в коротком тексте длиной всего в несколько сотен слов, но глубиной в целую жизнь. Это странно, но в нем совершенно точно было гораздо больше света, чем во всех лампочках, которые взорвались в тот вечер.
Так я познакомился с Натаниэлем. Сначала переписка с ним больше напоминала осторожный разговор шепотом, когда оба собеседника не знают, о чем говорить. Он задавал мне вопросы, а я отвечал на них, часто односложно и безразлично. Все они были отвлеченными от реальной жизни – мы даже не знали настоящих имен друг друга. Обычно, если я молчал, Натаниэль писал что-нибудь непредсказуемое, каждый раз словно открывая мне какую-нибудь маленькую тайну. Часто я не знал, что делать с его удивительными мыслями и словами, и тем не менее я помнил наизусть каждое письмо: в них было много детской наивности, смешанной с удивительным пониманием жизни. И часто мне казалось, что Натаниэль думает, что знает обо всем на свете лучше любого другого человека.
Но он ошибался. Ошибался хотя бы потому, что если бы он действительно знал все, то, конечно, смог бы понять, почему я однажды перестал отвечать на его сообщения. Внезапно и навсегда. А это было невозможно, ведь я сам не знал, что сказать на вопрос «Почему?», мелькающий в письмах от Натаниэля, оставшихся без ответа.
Снова