шее висело два класса: один в виде пестрого монисто, другой в виде булыжника. Если первый класс я могла воспринимать как собрание бусинок, ярких и тусклых, больших и маленьких, цельных и потрескавшихся, то второй класс был единым монолитом, который тянул меня на дно моего психического состояния. Даже нет, почти сразу туда бросил, без подготовки, где-то спустя две недели, и шестнадцатое сентября стало днем знания того, что мне здесь не место. Помню: еду в метро и реву от безысходности происходящего. У меня мало что получалось, всё раздражало, дисциплина класса на нуле, и всё то, что я себе напридумала перед первым выходом на работу, улетучилось. Произнесенных после очередного срыва урока нотаций хватало лишь на десять-двадцать минут, и потом всё возвращалось на круги своя. Я хотела совершить революцию, убрать иерархические рамки и рассказывать о правилах русского языка в правильной, дружественной обстановке, но сама оказалась в плену своих мечтаний, а когда стала проявлять жесткость, было уже поздно. Формулу «Чтобы учить детей, нужно быть к ним безразличным» я вывела только к середине года, сидя на дне своего психического состояния.
