– Эх ты, баба столетняя!
Посредине обширной площади, бесконечной от тумана, на толстом столбе с образом, глубоко врезанным в дерево, мигал огонь негасимой лампады сквозь слюду, вставленную в узорчатую раму. По земле расплывались тени двух человек, а у столба недалеко чернели две фигуры караульных стрельцов. Опершись на обухи бердышей, стрельцы, видимо, дремали под монотонный, жалобный голос, исходивший от земли:
– Ой, батюшки! Могильные черви точат мою грудь и губят за что меня судьи неправильные?! Да ведь муж-от мой аспид был! Под ногти мне тыкал иглы каленые… Волосьев половину выщипал. Сам порченой, и жонку ему оттого не надобно, оттого и мучитель был!..
– Aгa! – Человек в казацкой одежде глянул по земле, увидал зарытую по плечи женщину с растрепанными волосами.
От звука шагов один стрелец поднял голову:
– Эй ты, человече!
Он повернул бердыш топором к земле и крепко взялся за рукоятку.
– Кой бес тебя несет сюда?! – крикнул второй.
– Свой я вам! Чего бьете сполох?
– Есть вас своих!
– Свой, соколы! Выпить вам тащу.
– Что ты за человек?
– Видать, заезжий. Там ужо вспорют – узнаешь, за какими песнями в Москву ездят.
– Разберемся!
Человек, сдвинув баранью шапку на затылок, вытащил из-за пазухи глиняную посудину.
– Оно не худо пить, только, мотри, не отравное?
– Пошто мне вас изводить?
Стрелец приложился к горлышку посудины, другой, жадно причмокнув, сказал:
– Оставь, не все тяни!
– Ух, пей, брат! Не на кружечном, без уловной деньги[1].
– Ой, тошнешенько-о! Не видать младеньке боле ясна солнышка-а… калена-бела месяца-а!
– Убила мужа, дак молчи, чертова жонка! – крикнул стрелец.
Человек в казацкой одежде сказал:
– Други, а може, муж стоил того?
– Кто спорит, – може, и стоил, да дело не наше!
– Чего сам не пьешь?
– Хватит и мне, еще есть.
– Давай, парень, коли што, другую!
– Да уж зачал чествовать, не скупись, а то, вишь, туман, знобит…
– Лето нынь скудное – дождей, дождей…
– Нате, дуйте!
Выпивая, стрельцы рассуждали:
– И как ты, детинушка, не боишься ходить?
– Молодой, вишь, да зубастой!
– У нас на вольном Дону никого не боятся.
– Мы от дедов стрельцы, да того…
– Боитесь?
– Не так чтобы…
– Ино не на вас ли, браты-соколы, бояре воду возят?
– Ужо время приспеет – тряхнем бояр…
– До поры в терпенье!..
– Ой, а долга ли та пора?
– При-и-дет!
– Мы и нынче ни черта не боимся!
– Не боитесь?
– Не…
Один из стрельцов ударил себя кулаком в грудь.
– Глянь на меня, вольной детина, вот я не боюсь ни сатаны, ни патриарха, ни бояр…
– Ой ли?
– Вот бог – и хрест!
– Ну, брат-сокол, хвалишься!
– Не хвалюсь, башка!
– А чем докажешь зарок?
– Чем хошь!
Стрельцы захмелели.
– Не боитесь, так отроем эту жонку, в кабак сведем, сами выпьем и ее обогреем.
– А, пропади все, – отроем!
– Не, то, детина, не ладно! Какие же мы сторожи?
– Вот, браты-соколы, и не боитесь, а трусите!
– Нет, тут честь стрелецкая горит!
– Что тут горит? К жонке в сторожи приставили! Честь!
– А и то правда, отроем!
– Сами куды?
– В кабак!
– Откопаем жонку!
– А чем?
– Эво! Бердыши в руках, да я саблей подмогу.
– Мочно!
– Рой!
Подошли, отрыли женщину и за руки выволокли из ямы.
– Ена, парень, нагая?
– Ништо! Обряжу в жупан, сам пройдусь в зипуне.
– Держи одежу, жонка!
– Голова у детины, хошь в попы ставь!
– Э-эй, черти-и!
Голос зычно плыл по площади.
– Ой, перекати-поле, – пятидесятник!
– Батоги нам!
– Кнут! Чего делать, в обрат копать жонку? Увидит.
– Не копать, соколы: вы жонку пасите, я с боярскими детьми хорошо лажу.
– Иди, детинушка, – веди сговор, угомони черта!
– Э-эй, стрельцы!..
В ответ шаги