Итогом многолетних исследований стала научная биография поэта «Жизнь Пушкина», сначала опубликованная в «Новом мире» (1936), а затем вышедшая отдельным изданием (1938). По всей вероятности, над ней Чулков начал работать сразу после 1917 года. Он назвал свою рукопись «Поэт. Душа творчества», но издать ее не удалось. В 1921 году Чулков констатировал в письме, что после долгих мытарств и прохождений по разным инстанциям книга «окончательно запрещена цензурой»[2]. Это стало тяжелейшим ударом для писателя, но не подтолкнуло к решению об эмиграции (хотя на руках уже была германская виза). «Буду ждать своей участи здесь», сокрушенно подводил он итог своим терзаниям.
Оставшиеся от книги заметки говорят о том, что основой замысла были взаимоотношения поэта и общества (Чулков намеревался написать даже отдельную работу «Пушкин и государственность»), а опорными моментами стали заветы Пушкина: «Ты царь, живи один» и «Глаголом жги сердца людей». Эти мысли – сокровенность творчества и открытость поэта миру, приятие его в себя – определили и «внутренний сюжет» биографии, выразившийся в таких словах Чулкова: «…оптимизм Пушкина (…) надо искать (…) в целостном миросозерцании поэта, которое позволило ему, сознавая трагические противоречия жизни, язвы истории, социальное зло, ущерб и муки человеческой природы, – неизменно верить в объективную реальность бытия и в конечное торжество человека»[3].
Откровенно о типе пушкинского оптимизма Чулков выразился в своих записках: «Пушкин преодолел религиозным (сознанием) опытом, трагическим в своей основе, свой психологический пессимизм. «Психологического оптимизма» в нем не было, и таковым поэтому он не мог преодолеть «метафизического пессимизма». Пушкин, слава Богу, не Михайловский и не Иванов-Разумник, так сказать»[4]…
Так ведущей мелодией книги стала «пламенная любовь» Пушкина «к земле, которая никогда не была для него отвлеченным началом, а оставалась живым и глубоким опытом бытия»[5]. Конечно, прозрачнее о природе христианского мировоззрения поэта в те годы сказать было невозможно.
Повествование Чулкова о жизни Пушкина печатается одновременно с вересаевским «Пушкиным в жизни», жанр которого определен его автором как «монтаж документов». У Вересаева мы слышим голоса эпохи. И Чулков пользуется теми же самыми исходными данными дневниками, письмами, обращается к тем же самым фактам. Но своеобразие его пушкинианы заключается в том, что помимо этих голосов мы слышим выразительный голос самого автора: он часто перебивает свидетельства современников и потомков собственными умозаключениями, делает определенные выводы, предлагает гипотезы.
Написанная Чулковым биография предельно концептуальна. Читатель волен принять или не принять эту концепцию, но он не может не признать, что религиозная идея стала звеном, объединившим все части повествования, выстроившим судьбу поэта в линию смены духовных ориентиров, высшей точкой которых стало убеждение, «что исторической необходимости соответствует какой-то космический закон, что в основе бытия заложена живая реальность».
Разрешение Главлита на публикацию текста, насыщенного такими идеями, в «Новом мире» действительно должно было показаться невероятным. «Весь этот год (1936-й. – М. М.) прошел для меня под знаком Пушкина, – записал Чулков в дневнике. – Каким-то чудом с мая месяца по декабрь публикуется моя работа. Но появится ли отдельной книгой – большой вопрос… Чем кончится эта моя борьба за Пушкина – не знаю». Но книга – вопреки мрачным прогнозам – все же вышла в 1938 году. Однако цензура буквально искромсала авторский текст, допустив к публикации лишь угодные ей «выбранные места». Так на свет появилось «искореженное и сокращенное непристойно»[6], по выражению автора, произведение.
Работал Чулков над этой книгой исключительно добросовестно. «…вожусь с Пушкиным, как китаец со своим полем – прилежно и благочестиво»[7], – иронизировал он над собственным усердием. Но зато был предельно серьезен, когда определял значение Пушкина для русской культуры и национального духа. «Почему Пушкин нам так дорог? Почему так высоко его ценим? –