Уайт не был скупым, а между тем копил деньги и держал все свои сбережения в банке, отказывая своим близким в удобствах и удовольствиях, устраняясь от широкой общественной деятельности, к которой он, казалось, был предназначен и по своим природным дарованиям, и по своим наклонностям.
Что заставляло его так поступать? Вопрос этот часто обсуждался его знакомыми, но никто не мог дать на него удовлетворительного ответа. Однажды заговорила с ним об этом его жена, но во взгляде, который он бросил на нее, было столько душевной муки, что она поспешила, в знак полного доверия к нему, поцелуем положить конец этой тягостной сцены. Но она не забыла ее и когда 12 июля она снова увидела то же выражение на лице мужа, когда она почувствовала, в какой душевной мучительной тревоге находился он целый день, ее охватило тяжелое предчувствие, что ему грозит большое несчастье. Возможность того, что ее муж примет деятельное участие в войне и даже сам поведет отряд на поле сражения, не раз представлялась ей и раньше. Мысль о разлуке и об опасностях, которые могли ему угрожать, заставляла трепетать ее любящее сердце, но страх, испытываемый ею теперь, был совсем другого рода. Это был безотчетный ужас перед чем-то неведомым, что происходило в душе ее мужа, до сих пор, казалось, бывшей для нее открытой книгой. Чего она, собственно, боялась, она сама не знала, но ее тревога была так сильна, что невольно она проследила мысленно всю свою жизнь, желая найти в прошлом ответ на то, что заставляло замирать ее сердце. Сэмюела Уайта она знала с детства. Вместе росли они в маленьком городке и он был товарищем ее игр еще тогда, когда они и сами не могли подозревать, что со временем им суждено полюбить друг друга. Когда молодой человек уехал искать счастья на Западе, она строила планы будущего, в которых не последнее место занимала мечта о безмятежной семейной жизни с ним. По его возвращении она не спросила даже, удалось ли ему разбогатеть или хотя бы есть ли у него какое-нибудь имущество. Она встретила его после долгой разлуки радостным взглядом, и первые слова, с которыми она обратилась к нему, звучали как привет любви. Его сердце также принадлежало ей, она это чувствовала, и, однако, несмотря на это, свидание их отличалось странным характером – его как будто смущало все, что могло служить доказательством неизменности ее любви. Эта застенчивость, как она называла, не умея найти другого, более подходящего названия, и необъяснимое поведение жениха поражали ее и тогда, но теперь, обсуждая снова прошлое, она пришла к заключению, что он как бы боялся связать себя обещанием жениться на ней. Тем не менее брак их состоялся, и он был верным, любящим мужем. Никогда она не имела повода ревновать его, хотя он был красив и пользовался успехом у женщин. Одно только тяжелое разочарование пришлось ей испытать со временем: ее надеждам на то, что муж ее выдвинется на поприще общественной деятельности и займет соответствующее своим дарованиям место, не суждено было сбыться. Как гордилась бы она его успехами! Ей легче было бы переносить страдания, причиняемые ей постепенно развивавшейся болезнью; для нее было бы утешением видеть его окруженным почетом и сознавать, что он играет далеко не последнюю роль в государственной жизни. Что он достоин был занять выдающееся место среди тех, кто призван руководить народными массами, в этом она никогда не сомневалась. Он обладал широким развитием; работа для него являлась наслаждением; казалось, он родился, чтобы занимать выдающееся положение. И все-таки он оставался в безвестности и даже сам старался, чтобы о его работах знал возможно меньший круг лиц, как будто он стыдился своей деятельности.
Такие мысли приходили в голову миссис Уайт в тот мучительный для нее день. Но она не нашла разгадки тайны, которая окружала ее и грозила разрушить ее спокойную жизнь.
Из одиннадцати лет супружества пять она с мужем провела в Нью-Йорке, где Уайт был маклером; потом они переселились в Вашингтон, и там он начал принимать участие в политической жизни страны, но в полной тайне, будто скрываясь, так что, хотя его влияние на общественные дела уже становилось заметным, имя его упоминалось редко, и вообще он избегал выступать публично. С некоторого времени он даже стал реже выходить из дому. Порой в его глазах являлось выражение тайного страха, в особенности оно было заметно при получении им письма 13 июля.
Достаточно было бы ей протянуть руку к этой записке, чтобы получить разъяснение всех загадок, над которыми она до сих пор напрасно ломала себе голову. Но в первую