Ильюшка ворвался в калитку и сразу попал в объятия лохматого Пирата, который с радостным визгом и лаем кинулся к нему на грудь.
– Попал, Пиратушка!.. Ей-богу, попал!.. Поздравь! – вопил Илья, целуя Пирата в морду. И вдруг он оттолкнул Пирата и замер.
Сияющее радостное лицо мальчика сразу омрачилось… Он заметил, что в их садике какая-то тряпка, висевшая на заборе, вдруг, при его появлении на дворе, словно сорвалась куда-то вниз и исчезла в соседнем саду.
– Ленка! Опять ты черемуху ломаешь? Вот погоди, я тебя! – завопил он яростно, забыв все на свете… Дело в том, что соседская девчонка, Ленка Мишурина, постоянно таскала черемуху из сада Маклецовых. Крала и яблоки «белый налив», который доверчиво протягивал свои ветви через забор из сада Маклецовых в соседний садик Мишуриных. Несмотря на постоянную, многолетнюю борьбу Ильи с Ленкой, упорная девчонка не унималась… Не мешали ей даже острые гвозди, наколоченные на заборе Маклецовых остриями вверх.
– Я тебе покажу! – грозился кулаком Ильюшка, подбежав к забору и заглядывая в соседний сад.
– Покажешь! Фиг тебе! – кричала издали бедовая Ленка.
Она была недовольна быстрым и неожиданным возвращением Ильи…
– А вот и посмотришь! – зловеще крикнул Илья.
И в тот же вечер Ленка ревела над своим любимым белым котом Маркизом, который стараниями Ильи был превращен в «бенгальского тигра» – вымазан охрой весь и с головы до конца хвоста разрисован черными полосами!
…А на другой день – величественный зал Морского корпуса… Бесконечно длинные ряды кадетов и гардемаринов с ружьями. Посреди зала стоят они, «новички», в тесных новеньких мундирчиках, в белых штанах со штрипками…
Стоят навытяжку… Дохнуть боятся… И гремят, ревут, заливаются трубы, фанфары и морские рожки… Блестящая толпа многочисленного начальства, в крестах и звездах, с лентами через плечо, в расшитых золотом черных мундирах… Во главе – старенький адмирал Телятев, начальник Корпуса… Он что-то говорит новичкам, а что – сам черт не разберет!.. Шамкает что-то…
…В утомленную голову Ильи вдруг полезли мысли о Гавани.
Двенадцать часов сейчас.
Там, в Гавани, сейчас ребята играют в городки, а он с бритой головешкой, задыхаясь в тесном мундирчике, стоит, проглотив аршин, круто повернув шею, выпучив глаза на какие-то неведомые ему черные мундиры, расшитые золотом…
Лезет другая назойливая мысль…
…Ленка бессовестно ломает черемуху, сидя верхом на заборе (там место есть одно, без гвоздей… эх, забыл! Надо было набить!)…
…К прошлому нет возврата. Как все это прошлое далеко, далеко!
…Новые товарищи. Чужие лица. Стройный породистый князь Холмский, этот еще ничего!.. Носа не задирает. Кажись, простой… А вот князь Чибисов, да еще не просто Чибисов, а Чибисов-Долгоухий!.. Или граф Потатуев – оба дрянь!.. Форсунишки!.. Барон фон Фрейшютц… Длинный, белобрысый и надменный… Сволочь!.. В Гавань бы его заманить!.. Ну хоть бы на полчаса… Вот бы «делавары» ему шею наковыряли!.. Все сынки генералов, адмиралов. Все фамилии, бьющие в нос славой отцов и дедов!
Но кроме них, этих баловней фортуны, конечно, есть и свои. Дети, так сказать, «морской демократии», обер-офицерские дети. Их даже больше, чем аристократов. Сыновья лейтенантов и даже штурманов – этих скромных безвестных тружеников моря, которых в случае их смерти просто вычеркивают из списков и которым никаких памятников никогда не ставят…
Илья был штурманским сыном, то есть принадлежал в Корпусе к самой низшей социальной категории, и потому держался в стороне от аристократов… Те подкатывали к Корпусу на собственных рысаках, разговаривали друг с другом по-французски, по-английски, а Илья и его братия плелись пешком, иностранных языков не знали, да и по-русски-то говорили иногда на гаванском диалекте.
Ротный командир Ильи, лейтенант Калугин, по-видимому, был большой стервец. Кривляка, всегда надушенный и припомаженный, влюбленный в самого себя, он постоянно зорко всматривался в лица кадетов – все смотрел вокруг себя, не смеется ли кто. Это был его пунктик. Всякий смех он принимал на свой счет – над ним-де смеются. И за каждую даже беглую улыбку посылал воспитанников в карцер, а то и на «барабан», то есть под розги к боцману Дудке, специалисту по экзекуциям.
Конечно, князья и графы этим унизительным наказаниям не подвергались. Калугин скрепя сердце разрешал им не только улыбаться, но и смеяться (и как злоупотребляли этим правом сиятельные!), но тем горше приходилось детям скромных обер-офицерских чинов!
Розги в Морском корпусе (как и во всех прочих учебных заведениях тогдашнего времени) процветали вовсю.
Даже курьезы происходили.
Одного кадета, как раз из роты Ильи, выдрали три раза в течение часа. Читал молитву, соврал что-то: слово или пропустил, или переставил – выдрали. Заставили повторить молитву. Опять, бедняга, соврал, и опять на том же месте. Выпороли еще раз! В третий раз читает – опять та же история! Еще раз впрыснули! И каждый раз все солонее!..
Старый