По выходным на поезде приезжала внучка, сердитый вихрастый подросток с облезлым носом. Её приезд никак не отражался на самочувствии старика, во всяком случае, с виду. По обыкновению, они молча завтракали в столовой, почти не глядя друг на друга, как посторонние. Тот, кому взбредало в голову разделить с ними компанию, уже через пять минут начинал второпях давиться едой – до того тягостной казалась ему атмосфера за столиком.
Но это была только внешняя сторона. Дед и внучка, и правда, не питали большой взаимной привязанности, но всё же находили общество друг друга весьма приятным. Пребывая на разных этапах жизни, они переживали до странности похожие чувства отвращения к миру. Прошлое таяло, словно сон, впереди была беспросветность, а ближние, приходившие в восторг лишь от того, что живут, казались законченными идиотами.
После завтрака, прихватив с собой термос компота и отварные куриные грудки, они уходили в парк. Часами бродили по тенистым дорожкам, пестрящим пятнами солнца, лежали в шезлонгах, щурясь на устремлённые в небо кроны деревьев, то тихо о чём-то переговаривались, то дремали. Так проходило время до полдника. После старик отправлялся «на припарки», а внучка, сверкая глазами, носилась по окрестностям на взятом в прокат велосипеде.
В один из таких дней вопреки прогнозам зарядил дождь. Подросток, закутавшись в одеяло, лежала поперёк кресла, любуясь сумрачной зеленью сада и тускло блестевшими крышами под низким, словно задымлённым небом. В открытую балконную дверь залетали лёгкие мелкие капли и беззвучно шлёпались на пол.
– Дед, – вдруг спросила она, – твой лучший друг тебя навещает?
– Нет.
– Он умер, да? От старости или заболел?
Старик оторвался от книги.
– Нет, он умер ещё молодым.
– Понятно… Ты любил его?
В шуршании дождя старику послышался сухой треск, с балкона потянуло мокрым железом.
– Мы были знакомы очень недолго, – сказал он. – Но эта встреча решила мою судьбу. Потом он погиб. Я уцелел по чистой случайности. А после не встретил ни одного близкого мне по духу человека.
– За всю жизнь?
– За всю жизнь.
Внучка приподнялась на локте и округлила глаза, старик печально улыбнулся.
– Знаешь, – сказала она, подумав, – со мной то же самое. У моей лучшей подруги сегодня день рождения, а я не хочу идти.
– Почему?
– Не знаю. Иногда хочется заорать на неё, до того она меня раздражает. Хотя ничего особенного не делает.
– Так ты заори. Тогда она что-нибудь сделает.
– А если обидится?
– Ну и что? Уйдёт и перестанет тебя раздражать.
– Скажешь тоже.
– Она же тебе не нравится.
– Ну да, но… Не так это просто, дед.
Дед не стал спорить, спросил участливо:
– А она не обидится, если ты не придёшь на день рождения?
Внучка замялась.
Нет, подруга не обиделась, – дедова болезнь послужила законным оправданием, – но девочка слишком рано усвоила, что излишняя откровенность в общении с человеческими существами вредна и даже опасна. И всё-таки в этот день они с дедом сидели рядом, соединенные полумраком, ненастьем и одиночеством. Она решилась.
– Я сказала, что ты болеешь, а меня заставляют с тобой сидеть.
Лицо старика, секунду назад благодушное, ожесточилось. Не успев пожалеть о глупом порыве, девочка испытала острое разочарование, оттого что единство с дедом оказалось иллюзией. Разочарование быстро сменила злость.
– Так проще, ясно? – огрызнулась она.
– Проще? Что именно?
– Всё! Ты ведь не станешь говорить подруге, что она тебя бесит, а предкам – что тебе тошно смотреть, как они страдают и ненавидят всё вокруг! Терпеть не могу эти рожи! Отстаньте от меня все!
Подтянув колени к подбородку, она отвернулась к спинке кресла и закрыла глаза, давая понять, что разговор окончен.
– Зачем ты лжёшь по таким ничтожным поводам? – холодно осведомился дед.
Она уткнулась носом в одеяло, щёки моментально стали мокрыми.
Захлопнув книгу, старик поднялся. Дождь лил уже свободно, от души, стоял, как призрачный занавес, отделяющий его последнее пристанище от остального мира. На пороге балкона собралась лужа.
Старик закрыл балконную дверь и, уперевшись задом в подоконник, стал смотреть на внучку. Она лежала неудобно сжавшись, лицом вниз, беззвучно цедя воздух, изо всех сил стараясь не шмыгать носом.
– Карлики, замученные неврозом, – непонятно произнёс он. – Лицемерие – фундаментальная добродетель.
– Сам ты лицемер, – раздалось из