Либералисты и либертены: случай Пушкина // Новое литературное обозрение. 2011. № 2. http://www.nlobooks.ru/node/1010
О еще одном источнике пушкинского «Каменного гостя» // Russian Literature and the West: A Tribute for David M. Bethea / Ed. by Alexander Dolinin, Lazar Fleishman and Leonid Livak. Stanford, CA: Stanford Slavic Studies, 2008. Р. 211 – 223.
Об одной пушкинской мистификации // Word, Music, History: A Festschrift for Caryl Emerson. Stanford, CA: Stanford Slavic Studies, 2005. Vol. 1. Р. 110 – 120.
Образ Петра Великого у Байрона // Образ Петербурга в мировой культуре: материалы междунар. конференции. СПб.: Наука, 2003. С. 131 – 136.
Опрометчивый оптимизм: Историко-биографический фон стихотворения «Стансы» // Пушкин: исследования и материалы. Т. XVI/XVII. СПб.: Наука, 2004. С. 148 – 167.
Два «воображаемых разговора» Пушкина // Лотмановский сборник. Т. 4. М.: ОГИ, 2004. С. 187 – 195.
Исторический фон послания Пушкина В. Л. Давыдову (1821) // Немировский И. В. Творчество Пушкина и проблема публичного поведения поэта. СПб.: Гиперион, 2003. С. 45 – 73.
О пророке и «Пророке» // Русская литература. 2001. № 3. С. 3 – 20.
Смывая «печальные строки» // Пушкин и его современники: Сб. научных трудов. Вып. 3 (42). СПб.: Академический проект, 2002. С. 58 – 79.
Идейная проблематика стихотворения Пушкина «Кинжал» // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). Л.: Наука, 1991. Т. 14. С. 195 – 204.
Декабрист или сервилист? Биографический контекст стихотворения «Арион» // Легенды и мифы о Пушкине. СПб.: Академический проект, 1995. С. 174 – 191.
Статья A. C. Пушкина «Александр Радищев» и общественная борьба 1801 – 1802 годов // XVIII век. СПб., 1991. С. 123 – 134.
Благодарю за помощь и ценные советы А. Е. Барзаха, А. А. Долинина, Давида Бетеа, Алиссу Дейнега Гилеспи, Марка Липовецкого, Билла Тодда, В. Ю. Проскурину, О. А. Проскурина.
Моя особая благодарность библиографам Пушкинского кабинета ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом) Любови Тимофеевой и Юлии Сорокиной.
Отдельное спасибо моим редакторам – Ольге Абрамович, Дмитрию Харитонову, Татьяне Тимаковой, Татьяне Вайзер.
Благодарю Русский центр Гарвардского университета (Davis Center for Russian and Euroasian Studies) за возможность работать в его стенах.
Огромное спасибо И. Д. Прохоровой за интерес к моей исследовательской работе.
Как пушкин стал пророком
Представляя свой труд «Материалы для биографии А. С. Пушкина» (1855) министру просвещения и главе цензурного ведомства А. С. Норову, П. В. Анненков заверял его, что «цель биографии также заключается и в том, чтоб указать примерное религиозное и нравственное направление Пушкина во второй половине его жизни»[1]. Анненков знал, кого и в чем он заверял: министр просвещения, Авраам Сергеевич Норов (1795 – 1869), относился к числу знакомых Пушкина и известен в биографии поэта тем, что собственноручно сжег рукопись «Гавриилиады»[2].
Разделяя жизнь поэта на две половины, из которых памяти достойна только одна, вторая, Анненков следовал мнению, распространенному среди современников. «Благородное» желание скрыть «неприличное» побуждало знакомых поэта с удовольствием вспоминать о том, как они, во благо его доброго имени, уничтожали его произведения: Норов – «Гавриилиаду», А. М. Горчаков – «Монаха»[3].
С. А. Соболевский, получив «Материалы к биографии Пушкина», писал М. Н. Лонгвинову:
Благодарю А‹нненкова› ‹…› за то, что он не восхищается эпиграммами П‹ушкина›, приписывает их слабости, сродной со всем человеческим, и признает их пятнами его литературной славы…[4] Что он ни слова не упоминает о Гаврилиаде…[5]
Представление о том, что жизнь Пушкина делится на две неравные по значению половины, было в значительной степени отражением официального взгляда на Пушкина, состоявшего в том, что после встречи с императором Николаем 8 сентября 1826 года Пушкин совершенно переменился и стал «иным»[6]. Но, конечно, концепция Анненкова о двух половинах жизни Пушкина не была простым следствием его желания соответствовать официальному курсу. Об этом свидетельствует то, что «первый пушкинист» развивал ее не только в официальной переписке с министром просвещения, но и в письмах к друзьям:
только… Пушкин…. который признан единогласно воспитателем русского общества, мощным агентом его развития и объяснителем духовных сил, присущих народу, только этот нам и нужен, а о его двойнике нам достаточно общей характеристики[7].
Хотя Анненков, по-видимому, искренне считал только вторую половину жизни Пушкина вместилищем «примерного религиозного и нравственного направления», представляющим большую ценность для осознания, чем первая, исполненная страстей, ошибок, политического, религиозного и эротического вольномыслия, биограф не следовал этому принципу в своей научной практике. Последовательно и планомерно он изучал и описывал