Все пространство и время наполнились ожиданием, но чего именно от нас ждали, никто не знал. Точно так же, как плотина собирает силу воды, так и в нашем случае стала накапливаться чудовищная по своей силе духовная энергия. В глубине души мы надеялись, что Россия останется нашим другом. Но были и горячие головы, мечтавшие о наживе и славе в результате победы над огромной империей Сталина. Одни были объяты жаждой темных приключений, другие предавались отчаянию. А поскольку мы полагали, что Восток будет разгромлен так же быстро, как и Запад, если мы навалимся полной силой, то считали, что Восточный поход приведет к скорому окончанию войны и мы сможем вернуться домой.
До сих пор все проходило удачно. Бог, как было начертано на пряжках наших поясных ремней, был с нами в покорении мира, пусть и не совсем славном, как того хотелось. У людей, думающих по-военному, мысль о непобедимости германской армии превратилась в своеобразную догму. Другие, в основном финансисты, экономисты и прочие немногие, не желавшие победы, сомневались. Так продолжалось вплоть до Сталинграда.
План-схема продвижения воинских частей вермахта по территории СССР, в которых служил Курт Хохоф
Остается неразрешимой, не имеющей аналогов в истории загадкой, что шок, испытанный от Сталинграда, так и не был преодолен, что армия в конце стала убегать от тех людей, которых в 1940 году она могла связать попарно, как Самсон лис[1].
Для значительной части немецких солдат Россия навсегда останется величайшим переживанием, испытанным во время войны. Здесь мы имели дело с противником равным нам по вооружению, руководству и храбрости. Русский солдат, как и немецкий, имел закалку, был способен на все во время наступления и так же легко пугался, находясь в обороне или при отступлении. У обеих сторон наблюдались добродетели маленького человека: порядочность, товарищество, верность. Вождями они не были одержимы.
Политическое руководство, как с немецкой, так и с русской стороны, было фанатичным и в отношении противника, можно даже сказать, наивным. Немцы считали русских варварами, а русские видели в нас надменных завоевателей. На самом же деле друг другу противостояли Европа и Азия, западное и восточное христианство (и то, и другое в демоническом одеянии), германцы и славяне. То, что мы называли свободой, те считали буржуазным очковтирательством, а то, что мы принимали за духовное и экономическое рабство, являлось восточным стилем, укоренившимся со времен Рюрика. Сходство и родство скрывалось, а на передний план выдвигалось то, что приводило к ужасающей напряженности. Мы были в аду. Клаузевиц[2] пришел бы в ужас от такого левиафановского стиля[3].
Нам, немцам, сражаться с русскими было гораздо сложнее, чем им с нами. Они защищали свою родину, тогда как мы… Что же двигало нами? Накануне нападения обер-лейтенант Цанглер провел инструктаж-наставление. Он принимал участие в Первой мировой войне с юношеских лет и дослужился в рейхсвере[4] до полкового писаря в оперативном отделении штаба. Через его руки проходили все приказы. И хотя он сам не обладал правом отдавать приказы, эта обстановка наложила на него определенный отпечаток, поскольку он был человеком добросовестно исполняющим свои обязанности, подобно тому, как домохозяйка подает тапочки своему супругу.
К нам в роту Цанглер прибыл чуть больше года тому назад вместе со взводом пехотных орудий силезского производства из Райзенберга, местечка восточнее Вены. На потертой униформе тогдашнего лейтенанта были видны следы от прежних нашивок фельдфебеля. Это был загорелый человек крепкого телосложения с курчавыми волосами, прищуренным взором и большим бугристым носом. Его мощная фигура была видна издалека. Никто не знает, что происходило в душе господина фон Треско, нашего ротного, когда он в первый раз увидел Цанглера, но он оценил его правильно и нашел ему достойное применение. Во время военного похода во Франции Цанглера постоянно можно было видеть разъезжающим на велосипеде вдоль марширующей роты и подгоняющим отстающих. Он занимался вопросами расквартирования и пресекал бахвальство среди солдат. А когда дело доходило до передвижения бегом, то для воодушевления бегущих личным примером Цанглер скакал верхом на лошади или ехал на велосипеде. И если фон Треско располагался на ночлег вне расположения роты в комфортабельных покоях, то Цанглер предпочитал ночевать в палатке или на конюшне. Он заботился о том, чтобы грузовики были под завязку заполнены фуражом и продовольствием, добывая картофель, вино, шнапс, не пренебрегая демонстрацией своего искусства мясника, приобретенного еще на гражданке.
Со временем этот человек стал командиром нашей роты. И именно он накануне нападения на Россию рассуждал о цели и смысле предстоящего военного похода. Методические рекомендации этого выступления, как обычно,