Антонов, что всегда показывал водителю рукой, куда повернуть, хотя водитель сам хорошо ориентировался в дебрях московских улиц, когда проезжали мимо метро «Красносельская» и двинулись по Краснопрудной улице, показал рукой налево и сказал:
– Держись в крайнем левом ряду, там внизу, у кинотеатра «Орленок», повернем налево.
– Там давно нет левого поворота, – сказал водитель и повернул направо возле вновь построенного моста третьего кольца.
– Ты куда?
– Не бойся! Хотя я живу в области, но Москву знаю очень хорошо. Перед Рижской эстакадой поверну направо, а там подскажешь, где твой дом.
Некоторое время ехали молча.
– И с чем не был согласен твой дед? – решил продолжить дискуссию Антонов.
– С тем, что каждая шишка на своем месте был умнее других, если он занимал пост выше, чем эти «другие». А ведь демократия – это, как ты выразился, народовластие, но никто не позволял этому народу, держателю власти, пикнуть, сказать этой шишке, что он совершает глупость. А если эта шишка сидела слишком высоко, то голос народа и не доходил до него, слишком много заслонов было на пути от народа до больших шишек. Но и никто из числа, рядом с шишкой находящихся, не осмеливался пискнуть или ослушаться, вынужден был кричать «одобрямс!», иначе полетел бы со своего стула. Если Хрущев сказал: «Сеять везде кукурузу!», ВАСХНИЛ, не задумываясь, кричал: «одобрямс!», если Горбачев велел вырубить виноградники, никто не осмелился сказать, что с пьянством не так надо бороться. Это пример поступков неглупых людей, ведь и Хрущев, и Горбачев были умными людьми. А сколько таких глупостей совершали дураки на разных уровнях, занимавшие высокие посты?
Антонов сидел молча, не возражал.
– Принцип «все вокруг колхозное, все вокруг мое» дед не одобрял. Он считал, что каждая вещь должна иметь своего хозяина, чтобы у него душа болела за эту вещь. Коллективная собственность хороша при наличии высокого сознания у всех собственников и одинаковых прав и обязанностей к ведению этого коллективного хозяйства. А во что превратились наши коллективные хозяйства, скажем, колхозы? Разве каждый колхозник болел душой за колхозное добро? Он с удовольствием воровал колхозное там, где это можно было. Брал все, что плохо лежит. Или председатель болел душой? Вспомни Райкина, его интермедию, помнишь? «Пожар! Пожар! Выходи, снова заходи, доложи! Пожар – сгорела, хорошо! И контора сгорела? Что ж ты самое главное не сказал!» Ведь там его или плащ или пальто висело. То, что все сгорело, это ему наплевать, а то, что его личное сгорело, за это у него душа болит. Это был принцип большинства руководителей коллективной собственности.
Антонов молчал, не возражал.
– Дед мой родился в небогатой семье и в молодости все мечтал быть богатым. Он долго не примыкал к марксистам, ибо те имели в своих программах экспроприацию экспроприаторов. Дед считал частную собственность незыблемой, что-то вроде святой. Он считал, что если человек не будет стремиться жить