Дневник памяти, день 3***.
Карта закончилась, а новая пометка расширила её совсем немного. Эти трое оказались весьма утомительны. Значит, Ветра.
***
Валентин
Настроение хуже некуда. Идём уже чёрт знает какой день подряд по неменяющейся серой равнине. Сухая трава, чахлый кустарник, ободранные одинокие деревья, и везде камни-камни-камни. Серый цвет уже в печени сидит. Дюк говорит, в соседних секторах всё иначе. Хотя он не использует термина «сектор». Да и вообще он никак не обозначает этот край. Просто говорит: «Далеко на западе растут зелёные деревья. Если пройти по нужной тропе, и если повезёт, то тропа выведет именно туда». Не просто не обозначает – всячески протестует против этого. Как он определяет запад – для меня тоже загадка. Не видно даже никаких очертаний солнца. Компаса у нашего странного поводыря я не заметил, как он вообще запад определил, а? Кстати, никакого названию этому месту он тоже не даёт, Тут. Просто тут. Попытки выудить комментарии игнорирует. Молча выслушает, и в лучшем случае просто развернётся и пойдёт дальше, но может и посмотреть, будто на малохольного, криво усмехнуться и… так же проигнорировать.
К концу дня пейзаж изменился. Как-то незаметно равнина сменилась очень жиденьким лесом, а далеко впереди в небо упёрлись несколько горных вершин с шапками снегов. Виреска всё время держится рядом с ним. Они постоянно о чём-то разговаривают. Нет, первое время каждый лез с расспросами к единственному человеку, который хоть немного понимает, что тут происходит. Но после обмена парочкой-другой фраз все жаждущие эксклюзивной информации вынуждены были отступить и начать приставать ко мне. А вот с Виреской общий язык нашёл. Со стороны не понять о чём говорят – у неё лицо внимательно-любопытное, каждое слово ловит. А у Дюка лишь изредка на лице можно ухмылку заметить, а вообще, как всегда постная физиономия. Хоть это радует. Значит, не подбивает к ней клинья. Так, стоп, а чего это меня вообще должно волновать?
– Эх, сейчас бы баньку, а то грязный, как чёрт. А потом картохи жареной навернуть, и на перинку завалиться. И чтоб кот рядом пристроился. Был у меня котяра – что ягнёнок. Мохнатый, мя-я-я-ягки-и-й. Придёт ночью, уляжется на ногу и засыпать сразу легче. А ещё как заведёт мотор, на всю комнату урчит – лучше любой колыбельной.
Время от времени поворачиваю голову, коротко киваю и угукаю. Сева трещит про свою дачу, грядки, скучную работу с перекладыванием бумажек, но больше всего – про любимого кота невообразимого размера, невероятной пушистости и ласковости. Чёрт, да за неделю, что он с нами, я уже наизусть знаю все его реплики. Больше раздражает не сама трескотня, а её неоригинальность. Одно и то же, те же фразы-штампы. Из вежливости делаю вид, что слушаю. Да кто знает, может это он так долго от шока отходит?
– Так хоть веселей, да, Валёк? – Сева, не прекращая чесать тыльную сторону левого предплечья, толкнул меня в бок локтём и мотнул головой, обводя окрестность заросшим подбородком, – если дальше ещё гуще пойдёт, стоит держаться поближе к нашему Сусанину. Ты как?
– Ага.
Смысл