живы…»
(2-е послание к коринфянам святого
апостола Павла, 6.9.)
1
ПЁТР АНИСИМОВИЧ КРИП
Пётр Анисимович Крип… Мир перевернулся. С ума все посходили. Теперь ещё и фильм. Куда ни глянь – глаза – раскосые, улыбаются сфинксовой улыбкой, будто знают больше всех, будто предлагают загадку, будто разгадку знают только они… и этот ещё, рядом, Эдип с мясистым носом и длинной бородой, седой, волосок к волоску. Обвиняют будто – непонятно в чём. В метро на стекле, на стенах, на заборах, на афишах, с витрин магазинов, с полиэтиленовых пакетов, с футболок… борода и мясистый нос… крупным и мелким шрифтом… нонпарель, петит, цицеро – «…да Винчи!»
– Дорогой Лапа мой, завтрак готов… – голос Веры неровный, неуверенный. Вера с утра чувствует, если днём что-то должно случиться. Вот и сейчас выронила вилку, звякнувшую откуда-то знакомым созвучием.
Сосиска вкусная, румяная, молочная, с чуть треснувшим кончиком.
«Целую в щёчку».
В низок завезли партию итальянских сосисок.
„Magicci Salsicci“.
Пётр Анисимович Крип откусил, откусил, съел сосиску и задумался; образы, звуки, слова…
…но надо было дальше.
Пётр Анисимович Крип… попил чай… солнце тоже не предвещало ничего хорошего, как если бы мир на самом деле перевернулся, и светило светило на какую-то другую сторону…
Пётр Анисимович Крип… поднялся по лестнице и вошёл в кабинет главного редактора издательства «Z», что фасадом выходит… да кому, какое дело куда фасадом выходит издательство «Z»?
На столе лежала рукопись.
«Мир перевернулся, – читает главный редактор. – С ума все посходили. Теперь ещё и фильм. Куда ни глянь – глаза, раскосые, улыбаются сфинксовой улыбкой, будто знают больше всех… Обвиняют будто, непонятно в чём; в метро на стекле… с футболок… борода, седая… и мясистый нос… …»
«Чушь какая-то», – думает главный редактор, понимая, что эти слова – его собственные, его собственные, его с утра донимающие мысли.
На титульном листе стоит: «Фарс о Магдалине».
«Этого ещё не хватало!»
Ниже, тем же шрифтом, размером 12, в скобках, подзаголовок: «Дневники Марии».
Главный редактор снимает телефонную трубку и набирает номер, глазами же бежит по тексту, ищет продолжение: Мир перевернулся. С ума все посходили. Теперь ещё и фильм…
Трубка молчит, хотя, когда главный редактор проходил мимо кабинета выпускающего, там уже слышались голоса.
…крупным и мелким шрифтом… нонпарель, – продолжает следить за текстом, не выпуская из рук трубку, главный редактор, – петит, цицеро – «…да Винчи»».
«Чушь какая-то, – снова говорит сам себе Пётр Анисимович, и повторяет ещё раз: – чушь! – и поднимает от рукописи глаза» – читает редактор в невесть окуда взявшейся у него на столе рукописи.
Пётр Анисимович Крип, – было написано дальше, – попил чай… …солнце… …светило… …в свой кабинет… …редактор издательства «Z», что фасадом выходит…
«Да кому, какое дело, куда фасадом выходит издательство «Z»?!» – срывается Пётр Анисимович и останавливает сам себя возразившей рукой и читает дальше: …да кому какое дело куда, фасадом выходит издательство?
«Мис-с-ти-ка», – кривит губы, кривляется губами, кривляется главный редактор издательства «Z» Крип Пётр Анисимович, и перед глазами возникает, выскакивает и паясничает, как сюрприз из шкатулки, жирным чёрным 12 кеглем «…нас почитают умершими, но вот, мы живы…».
В трубке заходится лилипутский фальцетик. Пётр Анисимович прикладывает ухо: «Вы хотели узнать откуда на столе у вас эта рукопись? – фальцетик становится очень, – было написано, – по-ангельски прозрачным.
– Да, я…
– Читайте, всему своё время, – перебивает прозрачный по-ангельски голос, – было написано дальше и дальше было написано: – ибо ни одна йота и ни одна черта не прейдёт из закона, пока не исполнится всё1. Читайте, ведь это ещё рукопись; она уже, конечно, не сгорит, но спрятать можно так, что, как сгорит.
– Кто это? С кем я говорю? – пытается, было, редактор, но в трубке образуется молчание, становится тихо, безмерно и так, как будто гроб уже засыпали землёй.
Да, гроб! – читает Пётр Анисимович. – Гроб не забивали, как раньше, гвоздями, отчего защемляло в сердце. Гроб защёлкнули, как сундук или чемодан защёлками, и это поразило Петра Анисимовича, и от этого навернулись слёзы.
Похоронили писателя, журналиста. Газеты сначала раздули. Попробовали попитаться смертью, попробовали найти правых, левых, но те смешались в кучу, и оказалось, что куча и не знала даже про такого – как писателя, так и журналиста, и все вымыслы охочих до сенсаций боссов и репортёров оказались совершеннейшей чушью и вымыслом, потому что Вадим никогда не занимался, ни левыми, ни правыми и, ни