Товарищу Сталину. Олег Анатольевич Беляев

и угнетенные граждане, а другие не заморачивались на эти никчемные размышления, считая, что они важнее всех вокруг по определению. Они строили сильное и великое государство, а в этом время страна истекала кровью назначенных врагов, глохла от женского воя и умывалась детскими слезами. Вот и сейчас сотни матерей плакали украдкой и открыто, в голодных истериках, смотря на своих умирающих детей. Голод – страшная кара за непокорность, эта крестьянствующая сволочь хотела зажиточно и сыто жить, поэтому и должна сдохнуть с голоду. Не волнуйтесь, государство в лице Красноконя, Правдина, Смертькевича и прочих винтиков механизма, побеспокоится и о них, и о вас, где бы вы ни жили и в каких бы то ни было временах. Все, что поменяется, это фамилии и даты календаря. Для тех, кто строит государство имени себя, миллионы погибших и униженных лишь политическая целесообразность, только цифра на бумаге.

      Но тебя это не касается, пусть дохнут тысячами от голода, от рабского колхозного труда, от бесчисленных трудовых лагерей и шарашек, несмотря ни на что, государство все же станет сильным, а родина счастливой. Ты ведь этого хочешь?

      Глава 11

      – Давай входи! Что стоишь, как истукан?

      Отверстие больше походило на нору какого-нибудь дикого зверя, чем на вход в жилище человека. Тяжелый, спертый воздух словно прижимал к полу, заставляя часто вдыхать, он пропитался стойким запахом мочи, едкого дыма, земляной сырости, всепожирающей тоски и горя. У горя есть свой, неизменный запах – запах безысходности.

      – Ты что закрыл нос? Убери руки, это неприлично. Что? Тебя тошнит? Ничего, привыкай, это твое будущее…

      От сверкающего белого снега глаза долго не могут привыкнуть к почти полной темноте. Лишь по многочисленному дыханию понятно, что землянка довольно плотно заселена. Большая часть пространства отведена под лежаки, небольшой угол занят кое-как сляпанной печкой, рядом с которой на табуретке уместилась вся кухонная утварь. Слышно постоянное бормотание.

      Если внимательно прислушаться, можно расслышать слова молитвы, в которой кто-то просит об одном, чтобы Господь забрал ее в царствие небесное, оставив лишнюю ложку еды для дочери и внуков. Ее молитва превратилась в помешательство, и она твердит ее днем и ночью, сводя с ума дочь. Глаша плакала, просила мать, чтобы та перестала причитать, пугая детей, но, скорее всего, она тронулась умом и не понимала, что от нее хотят. А с тех пор, как она перестала вставать из-за истощения, помешательство ее усилилось. Время от времени она то выла, как собака, то закатывалась нечеловеческим смехом. От этого землянка походила на сумасшедший дом, в котором не лечили, а наоборот, сводили с ума пока еще нормальных людей…

      Порой Глафире казалось, что она тоже сходит с ума, у нее появлялась страшная мысль: удушить мать тяжелой соломенной подушкой. И только страх смертного греха не давал ей этого сделать, а Господь не слышал молитв