1
Редину все равно, о чем поется в хорошей гренландской песне. Он питает свое эфирное тело пахучими каплями мудрости из своей же головы, из находящейся в ней сахасрарачакры; эти капли охлаждают его внутреннее солнце, и Редин нередко сопереживает чужим людям – посмотрев кинофильм или семичасовые новости. Стоя с озабоченным видом.
Щурясь: «во избежанье страшных диссонансов ты, крошка, не давай авансов. Иди вперед и не смотри. Назад, где старый черт вдали мурашками исходит. И из себя выходит… входит» – у элегантной брюнетки в юбке-карандаше богатый обертонами визг. Свои полегшие соски малайской корицей она не посыпает.
Редин сопереживает им одинаково.
Что людям из фильма, что из новостей. Он совершенно не разделяет, где горе настоящее, а где придуманное: не видит никакой разницы.
Поскольку настоящее горе тоже кем-то придумано.
Редин примерно предполагает кем: он бы предполагал с большей уверенностью, однако ему не хочется верить в немилосердное устройство Всевышнего. Но факты, на Редина нещадно давят объективные факты, он скрывается от них за выключенным звуком новостного выпуска, и это ему не помогает, Редину достаточно одного изображения. Чтобы сказать – горя на сегодня придумано довольно много. И Редин подозревает, кем.
Ему не хочется в это верить, и он вставляет в видеомагнитофон залитую майонезом кассету: некоторые дамы полностью излагаются лишь в сексе втроем, а я лучше посмотрю как Хопкинс с Алеком Болдуином, однофамильцем короновавшегося октябрем 1099 года царя Иерусалима, спасаются от здоровенного медведя. Прослежу за невеликим действом не в первый раз, но по-прежнему сопереживая. Постановке. Такой же постановке, как и освещаемые в новостях события. Только более человечной.
Редин смотрит фильм про медведя с немецкого велотренажера; голливудские звезды медведя в конце концов прикончили, но в случае резкого ухудшения всего и везде наиболее реальные шансы выжить как раз у медведей; на ручке бара вяло покачивается красный вымпел университета «Nihon», Редина можно оглушить первым же добрым словом, он не желает пить. Растворять свою личность в сорокоградусной стерве.
Если ему предложат, распылять из архаичного пульверизатора коктейль Молотова он не станет.
Сам он себе выпить не предлагает.
Этого мало – среди его дышащих на ладан знакомых есть патлатый, неугомонный маркетолог Станислав Зинявин, получивший в юности травму головы и окостеневший в своей разносторонней развитости – индивид с очень сильными мышцами.
Сильными мышцами лица.
Он не распрашивает Редина о белом пилеолусе Папы: о том, может ли эта шапочка быть вышитой воспитанным вне святых стен шимпанзе; Зинявин не выдерживает напряжения наставших внутри холодов и не связывает особых перспектив с повальным прощением всех и вся; провоцируя Редина держать курс на Калужскую площадь, дальше по Якиманке и через мост, Станислав планирует ночь напролет не вспоминать о дневных неудачах.
Велотренажер Редина под книжными полками, на них «Речи о религии» Шлейермахера, «Архипелаг ГУЛАГ», венецианская гондола – под золото, меньше крысы, сувенир; Редин, умножая свои гражданские годы на всеобщие лунные дни, дает пристанище нищенствующим поэтам, и ливень в засуху, капли на ветвях, слезы.
Они плачут от радости, Редину внезапно слышится звонок.
Не в дверь. Телефон. Стас Зинявин.
Он далеко, но уже здесь.
– Собирай свое время в пространство, – сказал Станислав, – и давай-ка мы прошвырнемся по нашим привычным точкам, и забудем о биржевых схватках зеленого – схватках в том же значении, что и родовые. Заодно подетальней обсудим ту тему, которую в прошлый раз не добили.
– Способен ли анализ крови определить ее национальность? – спросил Редин.
– Эту самую.
Редин не ожидал, что у Станислава Зинявина будет такой узнаваемый голос; не совсем понятно каким образом, но перелом челюсти не внес в него ни малейших изменений.
Челюсть сломал ему Редин. Из-за противоречий в отношении к письменному ответу Иисуса правителю Эдесы Абгару Пятому – Зинявин настаивал на реальности его существования, Редин держался обратного и не оплатил операции даже частично.
Зинявин в суд на него не подал: Станислав не признавал современных светских судов – действовали бы сейчас Челмсфордский и Дорсетский суды над одержимыми дьяволом, он бы еще задумался, но не в Савеловский же народный.
– Где встречаемся? – спросил Редин. – Исходя из того, что я могу выйти из дома уже через десять минут. И минут через пять вернуться назад.
– Никуда выходить не надо, – сказал Зинявин, – я сам за тобой заеду. А ты пока освободи морозилку – разгреби ее вручную. Потому что тебя я заберу, а рыбу оставлю.
– Ты что, прямо с рыбалки?
– С рыбалки, но уже переодевшись. На этот раз, Редин, я рыбачил без тебя, но с воспоминаниями о нашей предыдущей рыбалке, когда я