Разрешая проблему насилием, ты оказываешься
перед лицом еще большей проблемы
Уильям Пол Янг
Ноябрь.
Я стою в тени, разглядывая сидящего напротив меня человека. Тишина. Спокойствие. Умиротворение. Я концентрируюсь, как перед началом забега. Одна цель. Она привязана к стулу веревкой, которую я выбрал специально для такого случая – красная, статическая (непредназначенная для рывков и переменной нагрузки). У меня пересохло во рту. Стул тоже подобран крайне избирательно: деревянный, крепкий, тяжелый. Думаю, он сделан из дуба. Все готово. Трон для падшего бога.
Тусклая лампочка едва освещает половину помещения. На улице слышны удаляющиеся шаги. Я смотрю на человека. Меня подташнивает. Наверное, это остаточный эффект внутренней борьбы. Трудно сказать. Одержана победа над моим старым «Я», и мне пора забрать приз.
Я делаю шаг. Ощущение, будто плыву. В этот момент я вспоминаю, как все в школе смеялись над моим избыточным весом.
Еще шаг. Другое воспоминание: девушки в колледже не хотели со мной встречаться из-за моей излишней худобы.
Человек начинает нервничать. Я тоже. Расстояние между нами постепенно сокращается. Снимаю черный мешок с его головы. Смотрю ему в глаза. Такое ощущение, что он видит чудовище. Как я его понимаю: в отражении его глаз я вижу то же самое.
– Хм… хочешь сказать что-нибудь напоследок? – произнес я.
Я не узнавал свой голос. Он был сиплым и сдавленным от волнения.
– Ммм…
Вспоминаю, что у него завязан рот. Убрав повязку, я делаю еще одну попытку.
– Твои последние слова?
– На моем месте должен сидеть ты! – в отчаянии ответил пленник.
– Какая неоправданная жестокость, – парировал я, – и почему же?
– А ты не знаешь?
В глубине души я знал.
Вернув повязку на место, я крепко беру его за плечо левой рукой. Удар…
Глава 2. Золотые акулы
Май.
Сорок девять, восемьдесят четыре. Уже неплохо, но мне нужно больше. Люблю круглые числа.
Сорок девять, девяносто два. Предвкушение успеха порой слаще его самого. Я понял это еще в детстве, когда выбил себе свидание с самой красивой девчонкой в школе, не зная, что у нее галитоз, который она заглушала жвачкой.
Сорок девять, девяносто семь. Пора закрывать. Но я – перфекционист. Перфекционизм – это попытка сделать мир совершенным хотя бы на уровне собственного стола. Также закрыть позицию мне не позволяет алчность. Не важно, что это смертный грех. С вырученных денег я заплачу Господу штраф.
Сорок девять, девяносто восемь. Глава федерального резервного рынка выступает с докладом. Участники жадно внимают данные о росте занятости и заработной платы в США. Но мне абсолютно плевать на подобное.
Сорок девять, девяносто девять. Напоминает цену в магазине. Ну же! Еще чуть-чуть!
Сорок девять, восемьдесят! Твою мать! Ладно, пятнадцать тысяч у меня уже есть.
Биржа – удивительная штука. Торгуя на ней, человек может рискнуть всем своим состоянием ради пары долларов, которых ему не хватит даже на обед. Но сегодня я снова на высоте! Чувствую себя Наполеоном, когда он держал в кулаке всю Европу.
Стоило добиться независимости для своего отдела, как дела пошли в гору. Для этого пришлось около месяца льстить Ральфу Грину – моему директору.
В один из вечеров, когда почти все сотрудники оказались в минусе, я и еще несколько человек заработали по десять процентов. Я заказал для нашего великого, обожающего зеленые галстуки, болезненно худого, нервного, похожего на азавака босса огромную пиццу. Когда компания терпит убытки, наш песик любит много и вкусно поесть. Особенно пиццу в одном из его любимых мест.
Я расплатился с курьером, подкинул ему щедрых чаевых и забрал пиццу. Эта громадина была размером с лайнер!
С пиццей я направился к роскошному кабинету босса. Мои голодные коллеги с завистью и злобой смотрели на меня: засранца в новой рубашке с золотыми запонками, огромной пиццей и раздувшимся после получения огромной прибыли эго. Если бы мы работали в Древнем Риме, то мои коллеги закололи бы меня кинжалами и заложили в фундамент общественной бани. Но мы в двадцать первом веке – веке толерантности. В веке всеобщей терпимости. В веке комплексов и разврата, которые порождают еще больше комплексов.
Я попросил одного из завистников, имени которого не помнил, открыть для меня дверь. Он недовольно посмотрел на меня. Если бы у него был выбор: открыть для меня дверь или устроить оргию для двенадцати наркоманов с его сестрой, то он бы спросил «Что ей надеть?».
Я проник в самое сердце нашего офиса – в обитель Ральфа Грина. Он даже не обратил на меня внимания. А я, между прочим, его лучший сотрудник. Было видно, что он на взводе.
Достаточно было произнести хоть одно слово, и одиннадцатое сентября показалось бы всем вокруг игрой в песочнице. Но я был готов