На исходе полуночь. Глухо слышны выстрелы и пулеметные очереди. Вышедшие из подполья коммунисты дают отпор мародерам.
В окнах домов, слившихся с темнотой, нет даже тусклого огня. Обитатели, не покинувшие родные закутки, по привычке затаившись, ждут своей судьбы при красных.
По булыжной мостовой, откашливаясь, шаркая подборами башмаков и сапог, серединой улицы шагают раненые солдаты с поручиком Муравьевым. Их девятнадцать. У одиннадцати винтовки, а к ним всего-навсего шестьдесят восемь патронов.
Когда дошли до дворца Харитонова, куривший солдат спросил:
– В каком дому тут царя Николая жизни лишили?
Кто-то из солдат уверенно ответил:
– Вон, гляди, в том, за забором. Ипатьев какой-то ему хозяин.
– Вот как скопытился. Эдаким государством владел, а с жизнью простился в домишке за забором.
Снова шагали молча, покашливая, скобля подборами булыжники.
Собрал восемнадцать солдат, от скуки бродивших по городу, поручик Вадим Сергеевич Муравьев. Сам раненный в голову и руку, был направлен для лечения в екатеринбургский лазарет, который забыли эвакуировать. Не желая попасть в руки красных, охваченный всеобщим страхом, он убедил этих солдат покинуть брошенный город и пешком добраться до реки Тавды.
Муравьев был свидетелем жизни города за последние два месяца. Набитый до отказа именитыми, титулованными и состоятельными беженцами, он с конца апреля 1919 года жил в липком тумане панических слухов.
Слухи о грядущей катастрофе для власти Колчака на Урале стали особенно настойчивыми с того момента, как командарм Михаил Тухачевский принял командование над Пятой Красной армией и, неудержимо ломая сопротивление пятидесятитысячной армии генерала Ханжина, прокладывал путь к Екатеринбургу.
Столицу Урала страх перед советской властью держал цепко в мохнатых паучьих руках, уничтожая в людях понятия о долге, чести, совести и всех остальных человеческих чувствах.
Военные и гражданские власти, не имея возможности справиться с паникой, все еще пытались создавать впечатление о надежной защите города. Генерал Рудольф Гайда в своих штабных сводках уверял, что город не будет сдан противнику, но свой штаб все же перевел в поезд, стоявший на первом пути городского вокзала.
Ловкие штабные дельцы в рангах генералов и полковников, умело используя людской страх, бойко торговали местами в вагонах и теплушках поездов, покидавших город.
Спрос на любые способы эвакуации был велик, поэтому и плата воспользоваться ими менялась ежечасно. А расплата за избавление от кошмаров красной опасности взималась брильянтами, золотом и даже молодым женским телом.
Агония катастрофы началась после того, как поезд генерала Гайды покинул город. Незадачливый командующий только в пути узнал, что в Екатеринбурге оставлены на произвол судьбы кое-какие правительственные учреждения и госпитали. Он просил Омск оказать им срочную помощь присылкой пароходов и по реке Тавде вывезти оставленных, спасая их от неизбежного возмездия большевиков.
Весть об этом разнеслась по городу, а жаждущие спасения хлынули людским потоком к берегам мало кому до сей поры известной реки.
На просторах великой России продолжали метаться шквалы Гражданской войны, и на ее земле выплескивалась живая русская кровь.
При ветре у июньской ночи разные запахи. Пахнет ее воздух росной сосновой смолой, горечью полыни, а то просто пылью иссушенной земли.
На Урале лето девятнадцатого года выдалось засушливое.
На берегах реки Тавды от ветра в лесных шумах и скрипах тревожность. На тавдинском водоразделе лес, смешиваясь с тайгой, стирал границу Урала и Сибири.
В июньскую ночь ветер одичалыми порывами налетал на лесные чащобы. Он яростно раскидывал, раскачивал лесины, а медвежьи лапы всяких ветвей ожесточенно исхлестывали себя. Когда ветреные порывы взметались вверх, то столбами поднимали с земли лесной мусор с опавшей хвоей и лихо начинали посвистывать у вершин.
Ветер гнал в северную сторону растрепанные облака, низко стелившиеся над землей, седые и неприветливые.
Над облаками высокое чистое небо, будто сапфировое, и катилось по нему по паутинам притушенных звезд серебряное колесо полной луны.
От полета облаков ползут по земле пятна теней и световых бликов.
От этого меняется окраска ночи. Загустеют облака, прикрыв на землю доступ лунного света, тотчас заносятся стаи черных воронов, темнота торопливо начнет прятать в себе все окружающее, но как только облака поредеют, пропуская лунный свет, стаи воронов мгновенно разлетятся, и ночь опять становится похожей на хмурый день.
Беспокойны напевы шумов в лесных чащобах, но их шум все же не в силах заглушить остальные земные звуки. Издалека доносится настойчивое верещание коростелей, и в птичьих голосах ясно