Девять ступеней вниз. Только эта дорога открыта. Только эта дорога твоя.
Не сбежишь. Не спасешься.
На смятой постели человек в мокрой от пота футболке поднял пистолет, валявшийся на полу, секунду тупо созерцал его, точно видел впервые, а затем сунул дуло в рот и нажал на спусковой крючок.
НЕ СБЕЖИШЬ!!
Выстрела не последовало, хотя патроны в магазине были. Вкус железа во рту, вкус слюны…
Пистолет лежал у кровати, до него легко было дотянуться. Но уйти ВОТ ТАК не получилось. ОНО не желало такого конца. ОНО цепко держало его – он был нужен, он был еще нужен. Он не сделал еще того, что ОНО требовало, ожидало, жаждало в своей бешеной неумолимой ярости.
ОНО появлялось перед ним по ночам и днем, взламывая сухую штукатурку, разбивая кирпич стен, вспарывая старый линолеум, сплющивая в лепешку обувные коробки, привезенные с закрывшегося недавно вещевого рынка. ОНО заполняло собой все пространство, показывая себя в разных обличьях, в разных своих ипостасях, медля и угрожая, добиваясь полной покорности, полного подчинения.
Смятые обувные коробки… разбитый калькулятор… бритва, кредитка, ключи от машины, пистолет…
И посреди всего этого вздыбленные словно землетрясением плиты пола. Нет, разбитое надгробие, камень могильный, который так и не был поставлен – там…
Где поставлен? Кому?
Мраморная статуя… Живая, нет, конечно же, мертвая… не существующая нигде, только, наверное, в его воспаленном мозгу, но такая реальная, осязаемая…
Статуя в виде ангела с поникшими крыльями. Вместо лица, вместо глаз – багровая рана, бурые потеки на мраморном теле, вибрирующем от боли…
Он видел это перед собой – прямо перед собой у кровати. И за окном, и на стенах, и отраженным в зеркале. ОНО заставило его встать и приблизиться к зеркалу. А потом схватилось когтистой мраморной лапой за одно из собственных крыльев и с чудовищной силой рвануло его, выворачивая в суставе, с хрустом дробя кости. Мраморное крыло, покрытое чешуей, – оторванное крыло упало к его босым ногам, обрызгав ступни чем-то горячим и липким. И он закричал, видя свое отражение в зеркале – не себя, нет, своего двойника, который, впившись в собственную руку, со звериной яростью выкручивал ее в суставе, пытаясь оторвать, вырвать с корнем… Оторвать, вырвать, сломать, помогая себе ножом и зубами, превратившимися в клыки…
ОНО наблюдало за ним с довольной ухмылкой… ОНО добивалось полного подчинения, полной власти. А такую власть давала только боль – эта длящаяся день за днем, ночь за ночью пытка.
Когда он охрип от крика, когда сердце его готово было разорваться, ОНО сжалилось… Нет, просто чуть ослабило хватку. ОНО не хотело убивать его – пока, потому что он был нужен. Он еще не исполнил своего предназначения в полной мере.
Шурша чешуей по разбросанным по полу обувным коробкам, ОНО ползло к нему, сжавшемуся в комок в узком ущелье между кроватью и зеркалом.
Он, еще не опомнившийся от боли, втянул голову в плечи. Нет… нет, не сейчас, ну пожалуйста, нет, не сейчас…
ОНО накрыло его собой, как ночь накрывает землю, забив рот вонючей чешуей, чтобы он больше не мог ни кричать, ни стонать, стиснуло в кольцах объятий и повлекло за собой.
Девять ступеней…
Всего девять ступеней вниз…
Только эта дорога открыта…
Только эта дорога, и кто-то уже выбрал ее для себя.
Смятая постель, обувные коробки от пола до потолка, зеркало в простенке, мужские кроссовки, кредитка, ключи от машины…
Вот тут у кровати был пистолет.
Теперь его нет.
Девять ступеней вниз…
На полу возле зеркала среди сплющенных обувных коробок – окровавленное крыло, покрытое змеиной чешуей, в электрическом свете распадающееся на части…
Глава 2
ЖЕРТВЫ
Такого теплого ясного вечера на Старом Арбате не случалось давно. Возле театра имени Вахтангова золотая Турандот купалась в сверкающих на солнце струях фонтана, окруженная толпой горожан и туристов, собравшихся в ожидании театрализованного представления уличных мимов и клоунов. В роли мимов и клоунов выступали студенты театральных вузов – пестрая банда в невероятных париках и костюмах двигалась по Арбату. Рыжий мим дудел в саксофон, его собрат, наряженный сексапильной брюнеткой в корсете и розовой пачке, бил в литавры, позаимствованные в театральном оркестре.
Голуби, вспугнутые шумом, взметнулись с мостовой, закружили над статуей Турандот, над фонтаном, над крышами, а потом снова чинно уселись на бетонных плитах стройки, вплотную примыкавшей к зданию театра. Возведено было уже три этажа железобетонных конструкций, опутанных арматурой, огороженных хлипким забором. Над всем этим торчал кран, но рабочих в этот час на стройплощадке уже не было. Арбатским голубям, оккупировавшим бетонные проемы, никто не мешал наблюдать с верхотуры за уличным действом.
Туристы и просто прохожие стекались к фонтану, привлеченные звуками