Рождественская элегия. Вацлав Воровский

ньки – начали зажигать елки.

      И стало так маняще-тепло в домах и так одиноко-холодно на улице…

      Улицы опустели. Торопясь, мчались последние извозчики. Пешеходы спешили и толкались, даже не извиняясь.

      Я остался один-одинешенек на осиротелой улице.

      Стало мне тоскливо и грустно. Захотелось туда, в эти уютные «внутри», где так весело искрятся елки, где беззаботно веселятся дети, а взрослые делают вид, что они добры, невинны и счастливы.

      И до слез захотелось тоже почувствовать себя добрым, невинным и счастливым.

      Я подошел к одному из окон. Там было заразительно весело. Хлопали пробки, раздавался смех, звенела посуда.

      О счастье! Да там знакомые мне лица! Вот тот толстый, почтенный господин – ведь я его прекрасно знаю! А этот – он ведь мой школьный товарищ! А тот, а тот, – сколько мы с ним часов проспорили!

      Знакомых оказалась целая куча. Я невольно оживился. Чувство тоскливого одиночества начало развеиваться, и я решительным шагом направился к подъезду.

      Но на подъезде меня остановила высокая фигура в тулупе, с большой белой бородой, с бляхой на лбу и толстой, палкой в руке – ни дать ни взять генерал деревянной гвардии.

      Я было принял его за ночного сторожа и хотел отстранить, но, всмотревшись, к ужасу увидел, что это сам Мороз-Красный нос.