Что-то выстрелило. Автомобиль осел на один бок. Из него повалил белый дым. Я увидел, как со стороны Самотечной площади бегут к вагону, придерживая шашки, околоточный надзиратель и городовой.
Лучше всего после наступления темноты на улицу не выходить. Это и недоумку понятно. Но как быть зимой, когда сумерки начинаются уже с двух часов дня, а после трех – хоть глаз выколи? А зимы в этих краях долгие, снег по полгода лежит, благо его в нынешние времена и не убирает никто. Это очень важное обстоятельство – снег. И лед. Пешком при заносах передвигаться трудно. На такое решаются только в крайности.
Бабка скользила и падала, поднималась и снова брела, опираясь на палку. Ее целью была черневшая под снегом груда камней – разрушенная баррикада, обозначавшая трамвайную остановку. Обычно вагоны в темное время ходили по оговоренному бригадами пассажиров маршруту, не останавливаясь по пути. Но те бедолаги, которым выпало оказаться на темной улице, старались проходящие трамваи задержать. Насколько хватало сил. Самый безобидный способ был – завалить рельсы снегом, на такое и ребенок был способен. Конечно, детей об эту пору стараются из дому не выпускать, но в жизни всякое случается, и не у всех детей есть дом. Однако, ежели трамвай катит на полной скорости, он этот снежный завал разнесет и даже хода не замедлит. Иное дело – преграда посерьезней. Камни и кирпичи от разрушенных домов, вывороченные обломки асфальта. Плитку, коей в начале века в добровольно-принудительном порядке мостили улицы, вернее, то крошево, что от нее осталось, вынесли в первую очередь, благо ее и выковыривать-то не приходилось – сама отлетала. Правда, современные вагоны снабжены таранами, но, как правило, тормозить все равно приходилось. Тут-то и наступал момент истины. Потому что часто завалы были не следствием действий отставших от рейса пассажиров, а ловушками. И редко представители бригады выходили разбирать завалы в одиночку.
Судя по величине разрушенного завала, он являл собой именно такую ловушку, и восстанавливать его никто из одиночек не решался, дабы не вызывать у водителя и пассажиров ненужных подозрений. Бабка тоже не стала этого делать. Хотя, возможно, ей просто не достало сил. Она замерла в ожидании, уперев клюку в растресканный лед, – скорбная фигура в обтерханной шубейке, платке, надвинутом на нос, и разношенных ботинках.
Наконец послышались звуки, внушающие надежду в сердце одинокого пешехода, – отдаленный грохот и скрежет. Затем тьму, окутывавшую улицу, прорезал луч света – и из-за поворота вывернулся вагон. Боковые окна были безопасности ради забиты щитами, в которых кое-где оставили узкие смотровые щели. Но в кабине водителя поневоле должен был оставаться хоть какой-то обзор, также по вынужденной необходимости здесь горел свет, хоть и приглушенный – передних фонарей было недостаточно. Разумеется, освещенная кабина превращала водителя в наилучшую мишень, а водители общественного транспорта были работягами и у индивидуалов за своих не считались, потому народные умельцы – а таковые в большинстве своем и ездили на трамваях – ставили в кабинах пуленепробиваемое стекло. Но это не всегда помогало.
Однако же теперь все, чему положено светить, светило. Трамвай вез на заводы рабочих второй смены. Там было немало крепких мужиков, и они не боялись нападения. Ну, не то чтобы совсем не боялись, но все же.
Бабулька крикнула:
– Сынки, остановитесь! – Голос ее дребезжал, но вагон дребезжал сильнее и, похоже, не собирался задерживаться. Старуха подпрыгнула, замахала палкой и завопила во всю мочь: – Остановитеся! Родимые! Очень надо!
Фигура, мечущаяся в свете фар, привлекла-таки к себе внимание. Вагон затормозил со скрежетом, еще более режущим слух, чем при движении. Но двери все же не открылись.
– Подсадите, Христом Богом прошу! – надрывалась бабка. – Сыночек у меня… навроде вас… в больнице… на Фруктово-Ягодной… а хожалки по ночам сидеть не хочут, денег просют…
По адресу, названном ею, располагалась одна из немногих уцелевших в городе государственных больниц. То есть официально лечение там было бесплатным. А какое это лечение – всякому известно, и какой бесплатно уход – тоже, а что попадают в такие больницы люди совсем не богатые – кого волнует? На лекарства у них средств вряд ли хватало, а вот простыни-одеяла принести да постирать, горшки выносить, мыть больного, переворачивать – пусть родственники подсуетятся. Обычно не отказывались. Так издавна заведено. Еще до смутных времен.
Поэтому те, кто были в трамвае, посовещавшись, решили бабку пустить. Одна из створок в передних дверях приоткрылась.
– Вот спасибо, миленькие, век не забуду… – Она засеменила к трамваю, но у самой двери замешкалась.
– Чего копаешься, старая вешалка? – рыкнули изнутри.
– Вы уж простите, родимые… силов-то нету, да и не протиснусь я… дверь распахните, что вам, трудно?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную