ВВЕДЕНИЕ
«Как атеист я в Пушкина не верю»1 – так современный поэт Константин Арбенин сформулировал собственные взаимоотношения с пушкинским мифом. В этом стихе содержится и провозглашение божественной сущности Пушкина (мифологизация), и опровержение ее (демифологизация). Несовпадение образа Пушкина, закрепившегося в русской ментальности, и реального человека, так называемого биографического автора, чьи творения столь высоко ценимы современниками и потомками, создает особую диалектику пушкинского мифа, его динамическое равновесие. Строка из поэмы Арбенина восходит к письму Пушкина: «В вопросе счастья я атеист; я не верю в него <…>»2, что может свидетельствовать о провозглашаемом современным поэтом тождестве между понятиями «счастье» и «Пушкин».
Это отождествление, свойственное многим русскоязычным писателям ХХ в.3, демонстрирует, с одной стороны, концептуализацию слова «Пушкин», то есть максимальное взаимоудаление означающего и означаемого. С другой стороны, богатство культурных ассоциаций, вызываемых в русской литературе ХХ в. образом Пушкина, не имеет аналогов.
Авторитетный пушкинист Сергей Бочаров в своей статье «Из истории понимания Пушкина» говорит о двух видах знания о Пушкине: пушкиноведении (объективном, построенном на фактическом материале) и философской и писательской пушкинистике (основанной на герменевтическом круге, интуитивно собирающей целое из частей). Согласно мнению ученого, мифологизация Пушкина осуществляется в пушкинистике, или иначе говоря, метафизическом «целостном знании», обосновывающем исключительность «явления» поэта в мировой культуре (а это ядро пушкинского мифа), выводящем его из общего историко-литературного ряда. В процессе мифологизации поэта ученый видит «некую объективность высшего порядка»4.
Противоположная точка зрения выражена в полемическом эссе писателя и ученого Юрия Дружникова с характерным названием «Дуэль с пушкинистами»5. По его мнению, в основной своей части пушкинский миф совпадает с советским периодом: это различного рода напластования, преимущественно идеологического характера, искажающие подлинный облик поэта. Нарушение нормы восприятия Пушкина «казенной пушкинистикой» делает возможной «дуэль» Дружникова с пушкинистами. Следствие этих противоположных тенденций (по выражению Л. Аннинского, «мифотворчества» и «мифоборчества»6) – современное восприятие поэзии Пушкина: от «пушкиноведения» академических толкователей произведений поэта и музейных работников, для которых авторитет поэта непререкаем, до массовой культуры, «поп-пушкинистики», для представителей которой отсутствуют всяческие запреты.
Своеобразным медиатором между академической и массовой пушкинистикой можно считать современную художественную литературу, которая не только легитимирует пушкинский миф, доставшийся ей в наследство от прежних эпох, но и, обновляя его собственными средствами, создает художественные феномены, призванные осовременить его устаревшую форму. Набор черт внешнего облика и вех биографии, остававшийся ранее неизменным при характеристике Пушкина, независимо от жанра или содержания произведения, в конце ХХ века сменяется принципом варьирования, изменения объема, качества и количества тех или иных компонентов образа. Изменение затрагивает такие, например, компоненты мифа, как язык повествования (а также лирического или драматургического высказывания о поэте), его иконография, имя субъекта мифа, биографические мифологемы.
По мысли писателя и теоретика литературы Михаила Берга7, современный исторический роман о Пушкине невозможен, потому что в нем не осталось места для вымысла. Иначе говоря, «перфектологический» роман так же фантастичен, как и «футурологические» произведения, повествующие о будущем. Возможно, по этой причине такие авторы, как Т. Толстая и М. Берг с разными целями пересматривают варианты финала пушкинской дуэли. «Сюжет» (многозначное название рассказа) Т. Толстой метафорически вмещает в себя всю последующую русскую литературу, которая в виде обрывочных «сюжетов» проносится в бредовом сознании выжившего после дуэли раненого Пушкина. История России в результате выздоровления «солнца русской поэзии» поворачивается вспять, хотя в ней действуют те же «случайные» персонажи (Ульянов и Джугашвили, а не Ленин и Сталин), которые, как и иные «гении», согласно историософской концепции другого Толстого, являются лишь «рабами истории» в «роевом» движении народов.
В романе М. Берга «Несчастная дуэль», который автор позиционирует как «концептуальное высказывание»8, Пушкин и Дантес меняются местами. Первый играет роль соблазнителя, а второй – несчастного мужа Натальи Николаевны, который, будучи убитым на дуэли Пушкиным, лишает его морального права быть духовным лидером нации. Нация лишается своего «всего», при таком раскладе становящимся совершенно непостижимым Х (иксом), которому для пущей убедительности автор приписывает две звездочки, лапидарно поясняя их значение. «Русский