– Пожалуй, мне не стоит возвращаться в Англию, – проговорил Лоусон, носком башмака поправив искрящее полено. – Непонятно, чего бы ради. С деловой точки зрения я принесу компании гораздо больше пользы в Южной Африке, чем на Трогмортон-стрит. Родных у меня не осталось, только четвероюродная сестра, а городская жизнь не по мне. Мой жуткий дом на Хилл-стрит принесет столько же, сколько я за него отдал: позавчера Айзексон прислал каблограмму, что нашел покупателя, готового взять все вместе с мебелью. Баллотироваться в парламент я не собираюсь, а стрелять в мелких пташек и ручных косуль терпеть не могу. Я от природы колониалист и не понимаю, почему мне нельзя обустроить свою жизнь, как хочется. Кроме того, я десять лет как люблю эту страну все сильнее и сильнее – и теперь влюблен без памяти.
Лоусон откинулся в шезлонге, так что заскрипел холст, и взглянул на меня из-под полуопущенных век. Помню, я им залюбовался. В грубых нечищеных ботинках, бриджах и серой рубашке он выглядел как прирожденный охотник, исследователь нехоженых земель, хотя каких-нибудь два месяца назад носил подобающий коммерсанту строгий костюм и каждое утро ездил в Сити. Светловолосый и от природы белокожий, он великолепно загорел, а у ворота рубашки была видна четкая линия, где загар кончался. Мы с Лоусоном познакомились несколько лет назад, когда он служил в брокерской конторе и работал за половину комиссионных. А потом он уехал в Южную Африку, и вскоре я узнал, что теперь он партнер в горнодобывающей компании, которая получала баснословные доходы с каких-то золотоносных участков на севере. Следующим его шагом стало возвращение в Лондон в роли новоиспеченного миллионера – молодого, красивого, в самом расцвете душевных и телесных сил, и матери девиц на выданье наперебой засыпали его приглашениями. Мы вместе играли в поло, в сезон немного охотились, однако по некоторым признакам было ясно, что типичного английского джентльмена из Лоусона не получится. Он не пожелал покупать поместье, хотя к его услугам была добрая половина «старинных английских домов». Лоусон объявил, что он человек деловой и на праздную жизнь сквайра у него нет времени. Кроме того, каждые несколько месяцев он срывался и мчался в Южную Африку. Я видел, что ему не сидится на месте, поскольку он всегда заманивал меня поохотиться с ним на крупную дичь где-то в глуши. И в глазах у Лоусона было что-то, выделявшее его из обычного ряда наших светловолосых соотечественников. Большие, карие, загадочные, они струили из своих потаенных глубин свет иной расы.
Намекнуть на что-то подобное значило положить конец нашей дружбе, поскольку Лоусон очень гордился своим происхождением. Едва разбогатев, он отправился в геральдическую палату, чтобы узнать, кто его предки, и тамошние услужливые господа обеспечили ему родословную. Оказалось, что он отпрыск дома Лаусонов или Лоуисонов, древнего и довольно-таки малопочтенного клана по шотландскую сторону границы. Именно поэтому он съездил поохотиться в Тевиотдейл и взял в привычку учить наизусть длинные шотландские баллады. Однако я знавал его отца, финансового журналиста, которому так и не удалось добиться особых успехов, и слышал о деде, который торговал древностями где-то на задворках Брайтона. Думаю, что дед не менял фамилию и не забывал регулярно посещать синагогу. Отец все более укреплялся в христианской вере, а мать была белокурой саксонкой из центральных графств. Когда я перехватил устремленный на меня взгляд Лоусона из-под тяжелых век, у меня не было никаких сомнений. Мой друг принадлежал к расе более древней, нежели Лаусоны с шотландской границы.
– Где вы думаете подыскивать дом? – спросил я. – В Натале или на Капском полуострове? Если не поскупитесь, можете купить поместье Фишеров.
– Да пропади оно пропадом, это поместье Фишеров! – сердито возразил он. – К чему мне заросшая голландская ферма с беленым домиком? Такое можно с тем же успехом найти и в Рохамптоне, а не на Капском полуострове.
Он поднялся на ноги и, обогнув костер, приблизился к краю уклона, где за колючим кустарником виднелась промоина между холмами. В сорока милях от нас, на три тысячи футов ниже, лежала равнина, и кусты на ней серебрились в свете луны.
– Поселюсь где-нибудь здесь, – проговорил наконец Лоусон.
Я присвистнул.
– Тогда готовьтесь раскошелиться, старина. Придется сделать все с самого начала – включая карту местности.
– Знаю, – отозвался он. – Это самое интересное. Да провались оно – почему мне нельзя потакать своим капризам? У меня огромное состояние, а завещать его некому. Ну, обоснуюсь я за сто миль от железнодорожной станции – и что? Проложу автомобильную дорогу, проведу телефон. Почти весь провиант стану выращивать сам, организую колонию, чтобы обеспечить рабочие места. Когда вы приедете ко мне погостить, у вас будут лучшие блюда и напитки на свете и такая охота, что просто слюнки потекут. В эти речки я запущу кумжу из Лохлевена – на высоте шесть тысяч футов все дозволено. Заведем и свору гончих, будем загонять кабанов в лесах, а если захочется крупной дичи, так она есть на равнинах Мангве у наших ног. Право слово, я построю такую усадьбу, о какой никто и мечтать не смел. Идешь-идешь нехожеными тропами – и вдруг перед тобой лужайки и розарии! – Лоусон опустился обратно