Как перышко, как снег летишь.
Повыше самых верхних крыш
До вдохновения и страсти.
«Белым-бело…»
Белым-бело.
Побелкою прошелся
По редким скверам черных городов
Маляр тщедушный.
Человек извелся
Без белизны.
И слез глаза его полны.
Белым-бело.
Белее только свет
Живой души.
Как снег хрустит под каблуком
Заждавшихся сапог!
И солнце каплею дрожит
Расплавленной.
И, если ты предполагаешь жить,
Дружок, –
Живи.
Фигуры на доске расставлены.
Прогулка по набережной
Вот жизнь твоя – вглядись смелей.
Вглядись – какие краски!
И света белого белей
Один денек декабрьский.
Один снежок. Один стежок.
Один квартал до пристани.
Один единственный дружок.
Один дружок – единственный.
Поездка на родину
Места родные. Край унылый.
Лишь память может воссоздать
И двор. И дом, в котором жил я.
И скудной жизни благодать.
«То долгий день. То долгий, долгий вечер…»
То долгий день. То долгий, долгий вечер.
Но жизнь, в итоге, коротка,
Когда в саду, куртенку взяв на плечи,
В ночи плывешь. И тонешь в речке Млечной.
И под ногой не чувствуешь песка.
Не пишет человек…
Не пишет человек.
Ты ждешь, а он не пишет.
Он полагает, что слова излишни
И сути не сказать.
Он много может полагать.
Но, сердцу как же приказать
И сердце всё же слышит, слышит
То ли слова, то ли мотив…
И где он? Мертв ли? Жив?
Когда бы знать! Когда бы знать!
Сентябрь
Природа склонна жить неторопливо,
Задумчивость свою лелея по утрам.
То улыбнётся, то споёт плаксиво,
То успокоится и возвратится к снам
Несбыточным. О трепетной поре.
О клейких листиках. О ласковой удаче.
Когда народ, прихлебывая чай на даче,
Её, красотку юную, своей заботой грел
И называл голубушкой, касаткой…
Теперь с народа взятки гладки.
Сад опустел. Заброшен. Позабыт.
Не слышен смех. И печка не горит.
И вещи брошены. Насосы, бочки, банки,
Пузатые бутыли, сковородки, склянки,
Одежды влажный ворох, смятый плед,
В сарае старенький велосипед,
На чердаке вещей, наверно, с тыщу.
В углу – корзинки. На столе билет
Автобусный. ДавнИшний…
А в окнах вечером уже не светит свет.
Зимняя тишина
Набегавшись.
Высунув язык от атмосферного груза.
Катишь за город. Один.
А в сугробах дома.
И понимаешь,
Что самая лучшая музыка –
Это, когда с небесной пластинки
Звучит и звучит тишина.
Скандинавская ходьба
Он человечек был неброский.
Он человечек был небритый.
Он был, под старость, мягче воска,
Поскольку жизнею побитый.
Давно он не искал причины
Своих поступков и соседей.
Напротив магазин был винный.
Но он шел дальше, тем не менее.
И в доме, там, где проживали
Цельнопрактические души
Его совсем почти не знали.
Он не мешал. И не был нужен.
Судьба к нему благоволила
И на него не наседала.
И вдаль от шумного квартала
Гулять за ручку выводила.
Он выходил в осенний вечер,
Шел в парк безлистный почернелый
И падал снег ему на плечи,
Раскрашивая подбородок мелом.
Он