05.01. Второй удар колокола – такой же протяжный, густой – и я в промозглом «предбаннике», увешанном нашими солдатскими бушлатами (долго будут поминать здесь добрым словом командира распущенной при Ельцине войсковой части – все, что мог и что не мог, передал этот настоящий русский полковник Ниловой пустыни и ее жителям, храни его Господи, коли жив еще). Ударом кулака пробиваю корку льда в допотопном умывальнике – иначе, сколько ни долби по носику мойдодыра, струя не потечет. Озерная, морозная вода обжигает лицо, руки, подмышки… Из-за стены доносится третий удар соборного колокола.
Вспоминаю звонаря: совсем юный розовощекий послушник в очках. Когда кто-то из монахов в шутку назвал его Гарри Поттером, обиделся, чуть не заплакал…
05.15. Не понимаю, не могу поверить: как этот чахлый островок выдерживает исполинскую громаду собора? Уж скоро два века… Свод необъятного храма теряется в полумраке, бездонное пространство колеблется в свете лампад, да еще – две-три свечи зажжены перед ракой преподобного, аналоем и поминальным подсвечником (кануном). Монахи и послушники в черных подрясниках, клобуках и скуфьях в тишине прикладываются к святым образам, старинному распятию. Самодельная сварная печка раскалена чуть не докрасна – топится бревнами. И все ж таки холодновато, жмемся к огнедышащему отверстию – по-старинному, «хайлу». (Вот откуда грубоватое русское выражение – закрой хайло).
Начинается чтение полуночницы – самой ранней, первой части суточного богослужебного круга.
05.45. Братский молебен. Земные поклоны перед ракой с мощами преподобного основателя обители – святого Нила; перед чудотворной Селигерской иконой Божией Матери; ковчегом с мощами святого Нектария Столобенского…
06.15. Все до одного насельники монастыря – трудники, послушники, иноки, иеродиаконы, иеромонахи и отец-наместник – совершают ежедневный обряд прощения и покаяния. После того, как по старшинству приложатся к святыням, выстраиваются в ряд, и всякий очередной пустынножитель просит прощения у всех, начиная с наместника. В тишине слышен шепот: «Прости, отче (брате)» – «Бог простит, и я прощаю». Так, повторяю, каждый день. В чем же винятся-каются друг перед другом? Чего тут делить-то, в монастыре? Вроде и нечего.
Ан нет, есть, еще как – есть. Может, только масштабы иные, чем в миру, да сил душевных на раздоры монахи тратят значительно меньше.
Украдкой вижу: высокий монах сгибается в поклоне перед звонарем, просит прощения за Гарри Поттера…
Замечу