Так думала я, кружась под музыку и не сводя глаз с молчаливой и тоже не спускающей с меня взгляда Евы, в то время как Миша, мой одноклассник, поклонник и верный друг, влюбленный в меня и мечтающий на мне когда-нибудь жениться, обаятельный нежный блондин с повадками молодого зверя, еще не до конца осознавшего свою силу, а оттого немного неуверенный, неловкий, тоже смотрел и на меня, и на нее и никак не мог понять, откуда она взялась в моей жизни и как получилось, что я пригласила ее на свой выпускной. Ревность горела в его глазах. А я все продолжала танцевать, и мне жутко хотелось плакать. Музыка окончательно расслабила меня. Ева отвела меня в сторонку, достала из сумочки платок и сказала, чтобы я высморкалась.
– Кто тот парень, который не сводит с тебя глаз? – спросила она, бросая недоверчивые взгляды в сторону Миши.
– Его зовут Миша, мы с ним ходим в кино и гуляем по набережной. Он любит меня, а я никого не люблю. И вообще, мне нужно уехать… – неожиданно всхлипнула я. Шампанское делало свое дело. Конечно, она, моя новая знакомая, ничего не поняла. И слава богу.
– И куда ты собралась? Уже решила? – серьезно спрашивала меня Ева, ухаживая за мной, как за маленькой. А у самой глаза тоже были грустные и, как мне тогда казалось, полные слез, у нее что-то случилось, но она пока не хотела мне говорить. Мы с ней потому, я думаю, так быстро и сошлись, что нам было от чего плакать, и, хотя у каждой имелась своя причина, нас притягивало друг к дружке, потому что она была одна и я – тоже…
– В Москву, – сквозь слезы прошептала я, позволяя ей промокать платком мои глаза.
– А что у тебя там?
– Мать, – зло отрезала я. – Она там живет.
– Ты же говорила, что у тебя никого нет. – Ева не смотрела мне в глаза, она продолжала вытирать мне слезы платком, заставляла меня снова и снова сморкаться, как будто это было куда важнее моей пропащей, иначе и не назовешь, матери.
– Вот я и хочу ее спросить, почему это нет, когда она есть и, говорю же, живет в Москве, катается в метро…
Вот уж поистине шампанское превращало мои мозги в мякину, я несла полную чушь, зачем-то вспомнила метро, как будто кататься на метро было преступлением или непозволительной роскошью.
– Ты ее видела? – сухо спросила меня Ева, одергивая на мне платье и осматривая меня с головы до ног, словно решая, отпустить меня танцевать в таком виде или нет, достаточно ли я прилично выгляжу для этого.
– Если бы увидела – плюнула бы ей в лицо, – заносчиво бросила я, повторяя уже в который раз за всю свою недолгую жизнь эту хлесткую, грубую фразу, за которой стоял совершенно другой, противоположный смысл, но это знают лишь наши, интернатские, особенно полные сироты. Да я на все была готова, чтобы только увидеть свою где-то там далеко живущую загадочную мать, женщину, родившую и по неизвестной мне причине бросившую меня в младенческом возрасте. Мать. Слово, заставляющее колотиться одинокие сердца. – Убила бы на месте.
– Она бросила тебя?
– Да. Мне было три года. Принесла в детский дом, сказала, что нет средств к существованию, что она болеет, что живет на лекарствах… Так все говорят… Избавилась, короче, от меня.
– Откуда ты все это знаешь?
– От одной воспитательницы из детского дома. Но какое это имеет значение сейчас?! – Глаза мои снова стали наполняться слезами. Ева, поняв свою ошибку, опять протянула мне платок.
– Прости меня, Валечка, у меня самой сердце разрывается…
– А у тебя-то что?
Вокруг гремела музыка, визжали перепившиеся выпускники, кого-то за деревом выворачивало наизнанку…
Ева, натуральная блондинка с зелеными, удлиненной формы глазами,