Пролог
Я лежал посреди долины предгорья и смотрел на Казыгурт, эту жемчужину Небесных Гор, точнее, их западного хребта с громыхающим названием Каратау. Тянь-шаньское небо было просторным, его границы, казалось, достигали Луны, и только вокруг Казыгурта клубился туман. Гора выжимала атмосферу, доила ее и наматывала на свою вершину густой молочный пар. Эта красота могла раздавить. Но я все равно смотрел, впитывал, насыщался, потому что уже через час, а может, через секунду мое существование могло прекратиться. Я хотел забрать эту красоту с собой, забрать в тот, другой мир.
Я пытался вспомнить, как и почему все началось. Мне казалось, это важно понять, хотя я и не знал, зачем. Клубящийся вокруг вершины Казыгурта туман отсылал мою память в прошлое, где-то там были ориентиры, зацепки. А по моим венам, артериям, капиллярам кровь разносила средневековую магию, и я отдавал себе отчет, что все это может закончиться плохо. Смерть была одним из вариантов развития событий, вернее, их завершением. Смерть была вполне возможна. Сердце, спятившее от обилия чужеродных алкалоидов, могло просто послать своего хозяина к чертям и отрубиться. А если бы запаса прочности у двигателя хватило и организм переборол бы весь тот яд, которым Мара меня накачивал, еще не факт, что выдержал бы разум. Второй вариант: существование с расплавленным мозгом, безумие до конца своих дней.
Я очень надеялся, что теория Мары верна и эксперимент даст именно те результаты, которых мы ожидали. Мара… Да, все началось с него. То есть все началось гораздо раньше – может быть, в школе, в армии или институте. А может, в далеком детстве, когда шестилетним пацаном я напоролся на ржавый гвоздь… Но все те истории сформировали меня, это было мое становление, моя подготовка. По большому счету я жил лишь для того, чтобы Мара смог осуществить свой эксперимент, – теперь я понимал это совершенно определенно. Мара появился в моей жизни, неся перед собой, словно знамя, идею революции духа, и таймер апокалипсической бомбы включился и начал отсчитывать человечеству последние дни. Именно с этого началась повесть о закате цивилизации. Мы были молоды, беспечны и достаточно безумны, чтобы не только желать изменить мир, но и пытаться это сделать.
Я все еще лежал в долине предгорья, слушал шорох ветра в траве, смотрел на гору с белоснежной шапкой облаков и вспоминал события двухмесячной давности. Кто бы мог подумать! Как все было просто и даже обыденно… Марихуановое облако над журнальным столиком текло и менялось, почти так же, как туман на вершине Казыгурта, – вот почему я смог вспомнить точку отсчета. И Мара сказал тогда ключевые слова: «Замочная скважина». Простые слова, но в них наш воинствующий философ вложил новый, убийственный смысл.
Замочная скважина
Вибрация голосовых связок, воспринимаемая людьми как речь, требует воздушного потока, выпускаемого легкими. Мара же пытался говорить, стараясь по максимуму удержать внутри марихуановый дым. От этого его речь походила на вещание радиоприемника: скрипучая, с частыми короткими задержками. Я подумал, что так может говорить человек, которому перетянули веревкой гениталии, но до состояния беспричинного хохота я еще не дошел, а потому молча и сосредоточенно внимал его словам. Мара наставлял:
– Представь, что все наши органы чувств – всего лишь замочная скважина, через которую мы смотрим на мир. Ну, не только смотрим, а еще слушаем, нюхаем, ну и все, что мы там еще делаем… В смысле ощущений. Понимаешь, о чем речь? А теперь представь, что кто-то снес перед тобой дверь вместе с замком и той замочной скважиной, через которую ты пытался чего-то там подглядеть. Тебе башку оторвет, парень! Ты даже представить себе не можешь, что ты там увидишь!
– Ты это… не грузи, – тихонько попросил Кислый, но никто не обратил на него внимания.
Я принял косяк, затянулся и попытался представить то, о чем вещала радиостанция Мары. Сказать откровенно, ничего особенного мое воображение не рисовало. Вернее, я отчетливо представил себя стоящим перед дверным проемом. Дверь была сорвана с петель и лежала возле моих ног, плоскость стены вокруг проема была темно-зеленого цвета и обильно украшена трещинами, надписями черным маркером и бороздами от гвоздя или еще чего-то острого. Но что было за дверным проемом, мне разглядеть не удавалось. Мое воображение останавливалось на пороге и переступить его категорически отказывалось – все, что было дальше, растворялось в непроглядной черноте. Отчего-то я был уверен, что там ничего нет, но разум говорил, что так быть не может: если я что-то видел сквозь замочную скважину, то по крайней мере это же должен был увидеть и в открытую дверь. Следом я подумал, что и в замочную скважину ничего особенного не видел. Да и вообще, смотрел ли я сквозь нее?…
Я выдохнул и передал «жезл» нашей эстафеты Кислому, пытаясь разобраться в сложнейшей словесной головоломке: дверь, замочная скважина, непроглядная муть. Кислый затянулся с присвистом, так жадно, что у него глаза полезли наружу. Он поспешно передал Маре «торпеду», а сам почти весь сполз со стула, пытаясь найти наиболее комфортное положение тела, чтобы как можно дольше удерживать в легких дым. В следующее мгновение Кислый свалился на пол. Из-под стола донесся глухой кашель.
Марихуановое