Проводив глазами этих веселых и нарядных молодых людей, шедших налево, странный господин, фамилия которого была – Межин, неторопливо пошел направо. В одном из соседних домов была мясная лавка. Перед ее дверью похаживал взад и вперед по тротуару приказчик, Савиныч, уже пожилой человек, с проседью в черных волосах бороды и усов, с мутными глазами, смотревшими больше исподлобья, и с тем неопределенным выражением лица, – не то печальным, не то угрюмым, не то напряженно-задумчивым, – которое нередко бывает у тяжело больных и сильно пьющих людей.
Увидев еще издали неторопливо приближавшегося к нему Межина, Савиныч укоризненно покачал головой и показал ему рукой на бледное зимнее солнце, поднявшееся уже до высокой точки, до какой оно способно было достигнуть в эту пору года. Межин, также издали, поднял к плечу руку в ветхой перчатке и приникнул склоненной головой к ее ладони, показывая этим, что спал, и очень сладко.
– Чего заспался?.. Я уж думал, не проглядел ли как-нибудь тебя; уж два раза наведывался туда, – сказал Савиныч, указывая через плечо на видневшийся невдалеке трактир «Москва».
– Совсем бы не вставать… Спина так болит… насилу могу разогнуть поясницу, – пожаловался Межин, морщась.
– Поясницу-у?!. Да в какой же это работе ты так натрудил ее? – с насмешливым удивлением пошутил Савиныч.
– Простудил.
Савиныч слегка фыркнул.
– Хе… Очень ты нежен… В нашем житье-бытье надо, брат, привыкать ко всему. Это не то, что у мамашеньки на ручках или у…
Не договорив того, что собирался сказать, Савиныч вдруг снял свой картуз и отвесил весьма низкий приказчичий поклон кому-то, подходившему с той стороны, к которой его собеседник стоял спиной. Межин оглянулся. Шло целое «гнездо», как выразился он мысленно. Впереди подвигались, враздробь перебирая ножками, два нарядные маленькие мальчика и еще более нарядная девочка, немного постарше. За ними шли или, вернее, выступали парой: закутанный в черные меха светловолосый, невысокий, пухлый господин, с несколько откинутой назад головой, и завернутая в белые меха темноволосая, темноглазая дама с ярко-красными губами и с румянцем во всю щеку. Межин окинул их тем вызывающим взглядом, каким он довольно давно уже привык поглядывать на всех людей, способных отнестись к нему сколько-нибудь свысока; но вдруг в его недобрых глазах показалось что-то вроде недоумения, удивления, даже замешательства. Не любивший уступать кому бы то ни было дороги, он как будто нехотя отступил шага на два в сторону с середины тротуара и, немного опустив голову, сдвинув брови, все с тем же недоумением глядел исподлобья на проходившее мимо него «гнездо».
– Кто такие? – спросил он, когда «гнездо» проследовало дальше.
– Тут… чиновник один новый… Из Петербурга его сюда… Вон там, в мотыльковском доме, квартиру себе нанял, – вполголоса отвечал Савиныч.
– Да фамилию-то ты знаешь?..
– Как не знать: у нас забирают провизию. Только вот, что хочешь, не держится она у меня в голове, проклятая… В который раз забываю…
– Не Кистяков?
– Ну, ну… Кистяков и есть… А ты что? Знавал его раньше или так, что-нибудь слышал о нем?
– Должно быть, что знавал, если мы с ним месяца два жили даже в одной комнате, когда учились в университете, – задумчиво проговорил Межин. – Ах, киста негодная!.. Скажите, пожалуйста, каким идолом теперь выступает!.. А ведь ни ума, ни характера, ни каких-нибудь способностей – ничего у него не было!..
– Да надо полагать, и теперь не прибыло. Говорят, у него жена что хочет, то и делает с ним, – равнодушно сказал Савиныч и, взяв его за рукав пальто, повел в «Москву».
– Скажи, пожалуйста, каким небожителем смотрит!.. Белый, пухлый, важный, блаженный! – продолжал тихонько восклицать Межин, идя рядом с ним, но глядя только себе под ноги и думая лишь о неожиданно встретившемся ему «небожителе».
II
В трактире, в «Москве», Межин обыкновенно проводил чуть ли не большую часть дня. Там он ел, пил, виделся с знакомыми, писал бумаги и, вообще, вел свои «аблакатския» делишки, которыми занимался уже года три, то есть, с тех пор, как потерял свое последнее место и не мог найти никакого другого. На «Москву» он привык смотреть как на свою настоящую квартиру, и иногда говорил, посмеиваясь, что