Последний завет Пушкина. Семен Венгеров

да она отдается всецело своим внутренним потребностям?

      Или же, напротив того, великая способность волновать сердца людей, великое очарование искусства только тогда и проявляется во всей своей силе, когда оно соединено с желанием научить чему-нибудь. Рядом с исканием художественной красоты, художественного совершенства, не должно ли художественное произведение быть проникнуто определенным стремлением осветить ту или другую проблему общественной жизни и морали?

      Автор настоящей заметки, в другом месте, бросив взгляд на весь ход нашей литературы за два века европейского периода её существования, приходит к тому выводу, что русская литература никогда не замыкалась в сфере чисто-художественных интересов. Она всегда была кафедрой, с которой раздавалось учительное слово. Все крупные деятели нашей литературы, в той или другой форме, отзывались на потребности времени и были художниками-проповедниками.

      Не составляет исключения и Пушкин, хотя взгляды его на задачи искусства всего менее отличаются устойчивостью. Сердито говорит он в одном из своих писем: «цель поэзии – поэзия». Но не говорит ли нам последний завет великого поэта – его величественное стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» о чем-то совсем ином? Какой другой можно сделать из него вывод, как не тот, что основная задача поэзии – возбуждение «чувств добрых».

      Зигзагами шли общественные и литературные настроения Пушкина.

      В Александровскую эпоху Пушкин был живым отражением беспокойного настроения времени и сам себя характеризовал, как поэта, который «свободу лишь умеет славить».

      В первых романтических поэмах своих и отдельных стихотворениях, он бросал страстный вызов тирании и всем старым традициям, провозглашал свободу чувств и проповедовал презрение к условным формам.