Но скудость биографических сведений о Шекспире и значение этой скудости несомненно преувеличены.
Редкая, в самом деле, биография великого драматурга не начинается с цитирования известных слов Стивенса, одного из первых по времени серьезных шекспирологов:
«Все, что известно с некоторою степенью достоверности относительно Шекспира – это то, что он родился в Стратфорде на Авоне, там женился и прижил детей, отправился в Лондон, где был сначала актером, писал поэмы и драмы, вернулся в Стратфорд, сделал завещание, умер и был похоронен».
Считается, что эти слова, сказанные стотридцать лет тому назад, в значительной степени сохраняют свою силу вплоть до наших дней. И действительно, фактов, непосредственно касающихся Шекспира, со времен Стивенса почти что не прибавилось.
Вместе с тем, однако, беспримерная тщательность, с которою Шекспиром занимались и продолжают заниматься прямо целые сотни исследователей не могла остаться бесплодной. Изучена до последних мелочей та обстановка, в которой сложилась жизнь и литературная деятельность Шекспира. И то, что среда, затем исторические и литературные условия эпохи могли дать Шекспиру, известно теперь превосходно. A то, что крылось в индивидуальных условиях его великого гения, вообще не подлежит констатированию. Как ни плодотворен сам по себе исторический метод изучения писателей в связи с фактами их биографии, этот метод почти теряет свое значение в применении к таким необычайным проявлениям творческого гения человечества, как Шекспир. Безграничная глубина проникновения в душу человека, составляющая основную черту Шекспира, по самому существу своему не может находиться в каком-бы то ни было соответствии с теми реальными условиями мелкобуржуазного прозябания, в котором проходила личная жизнь этого изобразителя душевных движений царей, полководцев и всемирно-исторических героев. Если бы мы даже знали каждый шаг жизни Шекспира в Стратфорде, где он прожил весь тот период, когда складывается духовный облик человека, то это ни мало не подвинуло бы нас к объяснению великой загадки нарождения такого необычайного дарования в таких обыкновеннейших житейских условиях. Стратфорд существовал не одно столетие до Шекспира и продолжает существовать три века после него и не дал ни одного даже второстепенного писателя, – ясно, следовательно, что в условиях жизни этого городишки не было ничего такого, чтобы благоприятствовало развитию литературных наклонностей.
Так же как сам Шекспир создал вечные, общечеловеческие типы, так же как он сам переносил действие своих драм в самые различные эпохи и страны и этим ставил их вне времени и пространства, так и собственное его творчество не подчинено в своих коренных основаниях условиям времени и пространства. Кроме безусловно второстепенных мелочей и отдельных выражений в великих произведениях Шекспира (в слабых вещах есть сильные следы эпохи), мы не может доискаться даже того, где в них сказался англичанин. Тем более, значит, будет бесполезно, бесплодно и бесцельно, если мы начнем в этих созданных для всех времен и народов вершинах всемирного творчества искать стратфордского торговца съестными припасами или лондонского второстепенного актера. Самое обильное количество биографических фактов столь же мало может уяснить Шекспира, как не уясняет величественное впечатление, которое производит какая-нибудь уходящая под небеса гора, если мы начнем доискиваться, из чего эта громада состоит: из гранита, доломита, диорита, базальта и т. д.
Некоторые шекспирологи стараются доказать, что Шекспир – человек Возрождения по преимуществу. В этом много правды. Но ведь и Возрождение – понятие обнимающее, по меньшей мере, два века и настолько общечеловеческое, что, зародившись в Италии, нашло вот яркое выражение в Стратфорде.
Значительно преувеличена и самая «скудость» фактов, непосредственно освещающих жизнь Шекспира. Их куда больше, чем в утверждении Стивенса, более сказанном для красного словца, чем верном. Их мало не безусловно, а только по сравнению с той огромной славой, которою пользуется Шекспир. Про других писателей его эпохи, самых знаменитых даже, известно тоже очень мало, но только по отношению к ним не так напряжено любопытство. Нужно помнить, что, несмотря на небывалый расцвет театра и драматической литературы при Елизавете, в обществе относились с крайним пренебрежением не только к актерам, которые должны были пристраиваться в качестве «слуг» (servants) к какому-нибудь знатному лорду, но и вообще к драматической литературе. Уважали авторов поэм, ученых, знатоков древности, но драма считалась низшим родом искусства, и такое выдающийся ревнитель просвещения, как Бодлэй, пожертвования которого положили основание знаменитой «Бодлеане» (библиотеке оксфордского университета), поставил условием, чтобы на жертвуемые им деньги не приобретались драмы и «тому подобная дрянь».
При таком отношении к деятелям театра, вполне понятно, почему современники, столь внимательно следившие за ходом событий в жизни всех многочисленных вельмож Елизаветинского двора, не уделяли ровно никакого внимания низменной в общем представлении сфере театральных фигляров. Вслед за самым видным из новейших биографов Шекспира – Голиуэль-Филипсом (Halliwel-Phillips), справедливо указывает