Вы скажете, что таких рынков в каждом городе много, а уж в Москве их более чем достаточно. Но я ведь не случайно упомянул о микровселенной. Вся Москва состоит из таких фрагментов, пересечений, воспоминаний, знакомств и открытий неизведанного, которое можно никогда не узнать, как бы мы ни старались это сделать.
Вот и в нашем повествовании Ленинградский рынок – и главный герой, и место пересечения надежд и судеб. Он менялся вместе с нами и нашей страной, точно отражая все происходящее.
Описанные выше события относится к концу семидесятых годов прошлого века – кануну Московской олимпиады, когда в палатке «Мороженое» можно было купить (правда, очень недолго) последнее достижение столичной хладопромышленности – большой картонный стаканчик за целых 70 копеек! Бешеная цена по тем временам. Мороженое называлось «Планета». Внешне стаканчик был похож на те, в которых продавалось сливочное или шоколадное мороженое по 48 копеек. Но это было трехслойным, а название получило из-за трех шоколадных вставок, которые как кометы пронзали шоколадный, сливочный и фруктовые слои.
Правда, с окончанием Олимпиады это мороженое куда-то исчезло, как и многие другие импортные продукты, к которым москвичи уже начали привыкать. Разве что пепси-кола прочно обосновалась в магазинах и обжигала нёбо в жару наравне с напитком «Байкал», за которым тоже еще надо было погоняться по всему городу или тащиться через зной в фирменный магазин на Ленинском проспекте, где, отстояв очередь, взять заветные бутылки и теплыми довезти до дома…
Площадь перед рынком была почти пуста. Пара маршруток, несколько старушек с зеленью, не успевшие занять рыночные прилавки, лениво прохаживающийся постовой да мороженщица, выглядывающая из окна своей палатки. Даже киоск «Союзпечать» на углу Часовой был закрыт. Обед, который обычно плавно переползал в ужин и сон.
Хотя нет, был возле рынка еще один его постоянный обитатель – старик-инвалид, у которого всегда можно подбить набойку или купить шнурки. Он передвигался на шумной деревянной доске с гремевшими на всю округу подшипниками, опираясь на лоснящиеся от его рук бруски, которыми он ловко отталкивался от асфальта и катился вдоль тротуара. К нижней губе инвалида была прилеплена неизменная беломорина с фирменно, в три касания смятой гильзой. Изредка он пыхтел своей папиросой, и тогда сизый дым окутывал и его, и всё вокруг, пока старик не вырывался из клубов дыма на своей каталке до следующей затяжки.
Пепел падал ему на воротник солдатской парадной рубашки, которая, впрочем, давно уже потеряла парадный вид, но старик оставался ей неизменно верен. То ли у него больше ничего не было, то ли он не хотел предавать память о прошлом. Вот об этом самом прошлом я очень хотел с ним поговорить. И как было упустить подвернувшуюся возможность?
Как тогда работала моя голова и почему она связала воедино всё, что я хотел выяснить у этого старика, теперь уже не вспомнить. Я ведь о нем толком ничего и не знал: зовут его дядя Паша, кумушки на лавке во дворе говорили как-то, что он воевал, потому и остался без ног, хотя по другой версии инвалидом он стал по пьяни. Верить хотелось в героическую версию. А то, что старик каждый вечер напивался и командирским голосом строил у подъезда соседок, так то ж не он один.
У нас во дворе был свой сумасшедший или юродивый. Кто его разберет, чего больше. Дядя Витя – молодой еще парень, которого раз в год забирали в психушку после очередного запоя, и он выходил оттуда тихий и незаметный. В другое же время, приняв на грудь, он выходил на середину двора и отдавал команды по-немецки, даже зиговал, войдя в раж. Затем следовала целая речь на немецком и погоня за нами, пацанами, не упускавшими момент подразнить неповоротливого алкоголика. В трезвом виде он ничего этого не помнил и очень переживал, когда ему рассказывали об очередных победах. А потом выяснилось, что и немецкого-то он не знает. Его речь оказалась потоком сознания, набором слов, услышанных по телевизору и подсознательно стилизованных под немецкий язык. Возможно, это был особый способ защиты от постоянных нападок. Остановить же в активный период его могла только мать, выбегавшая из дома в одних тапочках и халате с веником наперевес, да старый рыжий кот, обтиравшийся у ног дяди Вити. Оба друг в друге души не чаяли и действовали обоюдно умиротворяюще.
Но то наш дворовый дядя Витя, а то безногий старик, который