В тюрьму ему, Клифту, никак нельзя. Только что откинулся от хозяина, вчера, можно сказать, не нагулялся ещё на воле – и вдруг такой, как у малолетки, ремесло щипача осваивающего, облом.
Влип, как фрайер! Ну, кто, скажите, пожалуйста, из нормальных москвичей и приезжих в столицу носит сейчас набитые деньгами бумажники в задних карманах брюк? Нет нынче таких лохов, не осталось в природе, в принципе. А ему, карманнику с четверть вековым трудовым стажем, вдруг такой и попался.
Стоит эдакий респектабельный мужчина в белой рубашке, чуть за тридцать в хвосте очереди к железнодорожной кассе, и беззаботно, коротая время, сложенную вчетверо газетку почитывает. А из заднего кармана его серых, тщательно отглаженных брюк, такой лопатник торчит! Теснённой кожи, пухлый, как сдобный пирожок свежей выпечки, набитый, надо полагать, аккуратно сложенными в пачечки по отделениям купюрами разных достоинств. И не исключено, что благородно-зелёными баксами или разноцветными евриками…
Клифт аж едва не загулил, словно увидевший долгожданную маму младенец, ещё чуть-чуть, и пузыри слюней от вожделения пускать бы начал. Расскажи пацанам – помрут со смеху от такой дешёвой подставы! А у него от жадности рамсы попутались. И то! Москва – город богатый. Может они здесь, в Москве, совсем зажрались, в потном кулачке каждую сотенную, как в провинции, не сжимают, для них деньги – тьфу, и даже такой вот бумажник можно вполне без присмотра оставить. А он, Клифт, совсем по нулям. Только что из зоны. Понятно, кенты на воле встретили, как полагается, подогрели, на хату определили. Но любой долг платежом красен. А в воровском мире – тем более. А то попадёшь в непонятные! И кончишь жизнь в петушатнике…
Он, Клифт, жулик авторитетный. Хоть и не в законе, но живёт по понятиям, и в воровском мире человек известный. Ему в падло нахлебником у кого бы то ни было, состоять. Тем более что руки-то вот они. Золотые, прямо скажем, ручки, даже в годы отсидок чётками тренированные.
Спецы из чужих карманов денежки тырить – они тоже по мастям, как игральные карты, подразделяются. Есть ширмачи, которые через руку, в чужом кармане или сумочке шарящую, плащ или курточку перекидывают, и тем от посторонних глаз прикрываются. Есть трясуны – те одним точным, неощутимым почти для владельца ударом, бумажник из любого, даже самого укромного кармана выбить могут. Писари режут сумочки или одежду бритвой или монеткой заточенной. Рыболовы – крючками вытягивают. Хирурги – пинцетами. Щипачи чаще группами работают. Один отвлекает жертву, другой карманы чистит. Есть ещё колёсники – в общественном транспорте трудятся, и, соответственно, магазинщики, рыночники. В метро народ кроты шерстят. Дубилы – черти полуопущенные, на жратве специализируются. Стащат батон хлеба из авоськи, палку колбасы или банку консервов – тем и счастливы. Самые козырные из карманников – марвихеры, которые только солидными клиентами с толстыми бумажниками интересуются. И, хотя Клифт владел виртуозно всеми способами краж, к марвихерам себя относил. Вор-одиночка. Пальчики – как у музыканта, причём слепого. Чуткие. Не только выпуклые буквы Брайля могут легко различить, но и бумажник сквозь толстое шерстяное пальто или кожу дамской сумочки нащупать. А дальше – дело техники, десятилетиями отточенной. Никаких бритв, пинцетов – с ними спалишься, потом не открестишься. Только пальцы – юркие, как рыбки в воде, нежные, как у любовницы. Чик – пуговичку лёгким касанием расстегнули, вжик – замочек-молнию. И – нырк в щелочку, в нутро тёплое, цап-царап бумажничек, кошелёчек – и как не бывало его. Высший шик – ещё и пуговку, замочек-молнию опять застегнуть. Что б ни сразу хватились. На всё про всё секунда уходит. Быстро, точно, красиво…
А на этот раз лажанулся. Приметил тот аппетитный бумажничек, состроил морду интеллигентно-заполошную, и попёр сквозь очередь: «Простите… извините ради бога… Мне только время отправления уточнить…». Ломанулся, как дурак в буфет с одной копейкой. И, протискиваясь, вежливо так, бережно, очередников в кассу левой ручкой отодвигал. А правой, походя, прихватил бумажничек за верхний краешек у лоха из заднего кармана брюк. И… стоп! Лох беззаботный с газеткой вдруг – хвать Клифта за руку. Ту самую, что с бумажником. По ментовски так, намертво крепко – хвать! И – стоять! УГРО! Вы задержаны!
Тут же ещё архаровцы подскочили – с видеокамерой портативной, на Клифта объективом, как пистолетом, нацеленной. Видать, скрытно все моменты кражи фиксировали. Понятное дело – профессионалы, опера из отдела по борьбе с карманными кражами. Умеют, суки, щипачей с поличным брать. А он-то, Клифт! Ну не фрайер?! На живца, как голодного щучонка, словили!
А тот, что с лопатником в кармане рисовался, уже распоряжается:
– Та-ак, па-апрошу вас, граждане… В вашем присутствии задержан вор-карманник. Мы должны оформить вас, как свидетелей…
Ага, щас! Опять за колючую проволоку, срок мотать? Не дождётесь. И-эх, была, не была! Чать, не подстрелят, в переполненном-то народом зале!
Клифт извернулся, саданул держащего