Саша. Максим Гуреев

абанить по ним до умопомрачения.

      – Не, туда не дозвониться! Надо самим ехать.

      – Ты всё же ещё раз попробуй, а вдруг…

      – Да что пробовать-то, – Егор в сердцах нажал кнопку повторного вызова, – видимо, у них с линией что-то…

      Из глубины пластиковой коробки, перемотанной по краям изолентой, в очередной раз донеслись короткие гудки.

      – Одевайся, поехали, – бросил трубку на диван и тут же вспомнил, как эта многострадальная трубка летала по квартире во время семейных скандалов, потому, собственно, и была забинтована синей изолентой. Неожиданно подумалось, а может, потому и не соединяет, что доломали, но тут же отвёл эту мысль, найдя её совершенно глупой, даже дурацкой. Конечно, не в этом дело, просто у них там на линии какие-то проблемы, в эту больницу вообще никогда нельзя дозвониться!

      – Хорошо, поехали. – Придерживая огромный живот, Маша вышла в коридор и здесь села на табуретку, а Егор встал перед ней на колени, помог надеть сапоги, застегнул молнию.

      Посмотрел снизу на лицо жены, показавшееся ему в свете висящей под потолком лампы без абажура исхудавшим и каким-то печальным. Она заметила его взгляд:

      – Не волнуйся, – и улыбнулась.

      Всякий раз вспоминая, как они познакомились, Егор улыбался так же, насупливая брови и едва раздвигая уголки рта.

      А тогда, пять лет назад, всё произошло следующим образом.

      Когда Егор возвращался из экспедиции, его попросили передать в Москву на кафедру посылку с образцами. На коробке, спелёнутой полиэтиленом, перманентным маркером был написан телефон и имя – Маша. Кто была эта Маша и почему именно ей надо было передать посылку, было совершенно непонятно, но, как известно, просьба друзей – закон, а потому по приезде, разумеется, позвонил. Голос незнакомки показался церемонным и даже строгим, впрочем, после протокольной части разговора даже и посмеялись, обнаружили общих знакомых и договорились встретиться после выходных на Ленгорах, рядом с клубной частью главного здания МГУ.

      Однако буквально накануне встречи произошло немыслимое.

      Егор, всю жизнь катавшийся на роликах, разбился – выбил зуб и прокусил губу. Уже вечером, после травмпункта, позвонил Маше и сообщил о происшедшем. Встречу, следовательно, решили перенести, потому что таким опухшим, как у бомжа, лицом, заплывшими глазами и ссадинами на носу напугать можно было кого угодно, что уж тут говорить о молодой незнакомке со строгим низким голосом.

      Спустя неделю вновь созвонились, но выяснилось, что теперь Маша, посетив своих юных племянниц, подхватила ветрянку и теперь лежит вся перемазанная зелёнкой.

      Таким образом встретились месяца через полтора.

      Егор стоял у подножья лестницы, а Маша спускалась к нему, выйдя из клубной части. Он впервые увидел её, точнее, её лицо, что в горчичного оттенка свете чудовищных ампирных фонарей, украшавших портик циклопической высотки МГУ, казалось каким-то печальным и задумчивым. Однако, заметив Егора, она улыбнулась и сказала: «Место встречи изменить нельзя».

      Как в кино…

      А потом ходили в «Иллюзион», что на Котельнической, на Фассбиндера, и там в фойе был такой же свет – желтоватый, слабо заваренного чая, как в кабине лифта, которая проваливается на первый этаж панельной девятиэтажки где-нибудь на Тимирязевской или в Текстильщиках. Гремя, останавливается.

      Двери, на одной из створок которых фломастером написано «Рыжова тварь», со скрипом разъехались в разные стороны.

      Вышли во двор.

      Егор запустил машину.

      В мглистой темноте конца ноября площадку перед трансформаторной будкой, на которой все и парковались, освещала лишь пара окон, что как дырки мерцали в громаде тёмного панельного массива. Почему-то вспомнились слова из «Покровских ворот» – «спит любимый аквариум».

      Хотя нет, не любимый, просто аквариум.

      – Сейчас быстро доедем, на дорогах пусто. – Егор посмотрел на жену в зеркало заднего вида. Маша расположилась на заднем сиденье, глаза её были закрыты, и в ответ она только кивнула.