Всё в себе. А нутро пожирает ржа. Это проще, чем, чуть дрожа, набирая номер, нервно пуская дым, шептать в трубку: «Как ты? Может, поговорим?» Ты, ни слова не говоря, (это сложно себе представить), приезжаешь: «Привет, родная. Знаешь, я принес тебе много горя. Только скажи, куда мне его поставить?»
Сказать, как я тебя забываю? Когда сильно скучаю, я рисую тебя и глажу, будто чувствую твою кожу, и быть может, случайно сглажу, только этим тебя потревожив… Видишь этот весенний бред? Я наверно слетаю с катушек. Для тебя продала бы и душу, но у меня и души-то нет. Видишь, жизнь идет под откос, воз скрипит на своих осях. Ты смеешься: «Не вешай нос. Тогда уж лучше повесься вся!» Ты, конечно, будешь прощен, чуть «обласканный» сгоряча. «Давай, бэйби, пиши еще! Я пока позову врача! А то у тебя голова явно не на плечах!»
Не чувствуешь?.. Так солги! Клянусь, проверять не буду. Я молча отдраю посуду, будто тарелки – мои враги. И вот же ведь не поймешь, о чем ты думаешь на бегу, почему я без тебя не могу, а ты без меня живешь… Ответов на это нет, только голос по проводам. «Ну что, родная, опять у нас все кончено навсегда?» Уже тает последний снег… (Или это мне только снилось?) Но, увы, ничего не случилось. Просто ты стал теперь «как все». Может правда, я забываю все черты твоего лица? Или просто принимаю на веру? Мера есть для всего, только боль не имеет меры. И конец есть всему, только боль не имеет конца. И срок годности есть у всех: человек лишь условно годен. Он, верный своей породе, гниёт от мирских утех.
В голове, задыхаясь и плАча, дохнут в конвульсиях мысли. И всё бы «ныне и присно», но ты по мне больше не дышишь. Пусть жизнь нам в нагрудный кармашек положит до счастья билет, до «не было ничего», да и этого тоже нет… Однажды я стану старше, выше, как антенна на небоскребе, и то, что было когда-то фаршем, срастется заново между ребер. А ты мне пока приснись, я хоть так с тобою поговорю. И там ты, я знаю точно, скажешь мне про «люблю», улыбнешься, чуть-чуть замрешь, как только меня увидишь… …Я знаю, что это ложь – себе. Я знаю, что это финиш.
Это личный мой ад&рай, строчки в губы мне ты внушал. Я тебя обязательно разлюблю, только ты мне, пожалуйста, не мешай? Пройдя мимо, смерть проведет по глазам неухоженною рукой.
Мальчик мой, я могла бы в тебе умереть. Но на кой?
Когда не нужны слова
Когда не нужны слова, когда твои затихают шаги,
Мне кажется – да, живу, но что-то болит внутри.
Не пить, не звонить, не ждать, не помнить все то, что «без»,
Зубами не разрывать изнанку твоих небес.
Лакать из бокалов сны, рыдать в микрофон, сипя,
Все песни не о любви, все строки не про тебя.
Валяться в чужом дерьме, носить на плечах цыган,
Рыдая, писать стихи, молясь на пустой экран.
Вымаливать каждый вдох, сшивая три строчки губ, —
Один на двоих кислород, одно лишь сплетенье рук.
Взывая к чужим богам, идти к нему, не любя.
Лишь бы ты никогда не узнал, что читаешь сейчас про себя,
Что болью становится день, что ночь чернее чернил,
Что он стать тобою не смог, что тебя он не заменил…
И как я в антресолях скулю, жальче самой паршивой блохи…
Даже если сейчас не умру, то во мне умирают стихи…
По-тря-се-ни-е
Всё как вчера.
Пыль на полках души, следы грёз, напрасные мечты, несбывшиеся желания…
Да, всё как вчера.
Но в груди будто пробили огромную дыру, в которую со свистом врывается морозный воздух. Ты пихаешь в нее руки, пытаясь вырвать оставшиеся корни, но они отчаянно цепляются за сердечные мышцы и торчат по краям немыслимыми проволочными сухожилиями.
И кажется, все вокруг видят твое уродство. Они сочувственно округляют губы и хлопают тебя по безвольному плечу: «Ничего, ничего, всё образуется, вот увидишь…»
И ты правда видишь. Видишь – в дыру как к себе домой заползают чужие эмоции, свиваются внутри тебя в клубки и ждут, что ты и дальше будешь существовать не для, а вопреки.
И ты заполняешь дыру чужими жизнями, ночными кошмарами, едой из холодильника, людьми из постели… И давишься этим перегноем, убеждая себя в том, что всё действительно «образуется».
Оглядываешься назад. Да, всё как вчера.
Только один человек прошел сквозь тебя непродублированным ключом. И только память твоя хранит его черты.
Боль-река
Моя боль-река, две тоски – два берега, да рукав.
Я тебя хороню среди жемчуга теплых снов, да в котомке у старика две краюхи хлеба и соль на помин души —
все тебе отдам, только не души, не тяни ко дну и не кутай в ил среди водных трав.
Не держи в руках,