Так и вышло, что Мортимер Флетчер был вынужден растить плод своих чресел, одевать и кормить бездельника, на совести которого был его любимец, терпеть сатаненка под крышей своего дома. На помощь жены рассчитывать было нечего. Ходили слухи, что чернобровая Летисия, обладавшая когда-то мрачной, чувственной красотой, после смерти старшего сына лишилась рассудка и полностью погрузилась в свой внутренний мир. Когда отец Сильвестра пришел к Мортимеру и предложил послать Энтони в школу, тот испытал огромное облегчение от того, что теперь ему не придется видеть мальчишку целыми днями. Родители других мальчиков ворчали, но в конце концов согласились. С желаниями отца Сильвестра в Портсмуте считались, поэтому пришлось, скрипя зубами, терпеть сатаненка.
Чудовище. Бездельник. Сатаненок. Сильвестр и Фенелла слышали, какими словами люди награждали их друга.
– Каждое из этих слов причиняет мне боль, как будто кто-то бьет меня по щеке, – как-то пожаловался Сильвестр Фенелле.
– Тебя никто не бьет, – осадила она его. – Все удары достаются Энтони, причем не ладонью, а кулаком.
– Я знаю, – потупившись, сказал Сильвестр. – Больше всего мне хотелось бы зажать ему уши ладонями, как только толпа начинает травить его. Но он всякий раз смотрит на меня так, словно к нему никто не имеет права прикасаться.
Фенелла бросала на него взгляды, которые он не всегда мог понять. У нее были серые глаза. Как туман над узким проливом под названием Солент. Такие же, как их родной город Портсмут: серые, неприметные, но полные тайн.
В любом случае Сильвестр добился того, что Энтони разрешили ходить в школу отца Бенедикта. Казалось, Энтони был благодарен ему за это, хотя не произнес по этому поводу ни слова. Он слушал уроки с безраздельным интересом, молча и жадно, впитывая каждое слово. Казалось, теперь, когда верфь оказалась для него под запретом, он заменил свою былую преданность кораблестроению утомительными уроками декана. А Сильвестр в школе скучал. Он предпочел бы читать Лукреция, Цицерона, вновь открытых оригиналов античности, о которых неустанно спорили величайшие умы Европы. Декан же потчевал их равнодушными, одинаковыми описаниями кампаний. Упорно, словно слепой осел, он придерживался дедовских методов, в то время как разум Сильвестра жаждал нового. За стенами здания школы мир кипел и бурлил, словно жерло вулкана. Из Германии доходили невиданные слухи. Один монах, нахал по имени Мартин Лютер, прибил к дверям церкви список тезисов, которые потрясли основы христианства. Сильвестра восхищало богатство мыслей, не принимавших