Она легонько шлепнула его по губам.
– Ты кто угодно, только не красивый парень.
– Вот именно поэтому.
– Это, случайно, не Энтони Флетчер говорит мне, что он ревнует?
– А почему бы и нет?
– Потому что у тебя нет сердца, сатаненок мой.
Так говорили в городе. «Черный мальчишка Флетчер, сатаненок, он укокошил своего брата, а в груди у него и сердца-то совсем нет».
Он взял ее за руку и положил себе под камзол. Сквозь ткань рубашки чувствовалось биение сердца, рассказывавшее ей о том, что не мог произнести этот трус, которому и принадлежало это сердце. Она поделилась с сердцем причитавшейся ему нежностью, разозлилась на мешавшую ткань рубашки. «Я так люблю твое сердце, Энтони. Я так люблю тебя. Пусть Господь хранит тебя, но я не имею права говорить этого, потому что тогда ты нахмуришь брови так, словно в голове у тебя начинается буря».
– Я дарю ее тебе, – произнес он.
– Что ты мне даришь?
– Штуку, которой у меня нет, хотя она так и скачет у меня под ребрами.
– Это чистейшей воды легкомыслие, мастер Флетчер.
– Правда?
Она укусила его за ухо.
– Если ты подаришь мне свое сердце, тебе придется беречь его. Иначе, если ты не принесешь его обратно, я буду очень сильно злиться.
– Очень сильно, Фенхель?
– Можешь не сомневаться. Так сильно, что ты, дурак, и представить себе не можешь.
Энтони поцеловал ее. Сначала нежно, в уголки рта, затем грубо – в губы.
– Я приведу его обратно, – хриплым голосом произнес он. – Что со мной может случиться?
– Кто знает? Если верить моей матери, на всем континенте скоро небо рухнет на землю. – Она попыталась передразнить плаксивый голос матери: «Весь мир сошел с ума. Этого Лютера науськал сатана, и за это Господь всех нас покарает».
– На себе подобных сатана не бросается, – ответил Энтони и поцеловал ее в шею. – Кроме того, этот Лютер бесчинствует не в Генуе. По крайней мере я бы ему не советовал.
– Почему же?
– Потому что я его застрелю, если он помешает мне.
Не до конца понимая, что она делает, девушка зажала ему рукой рот.
– Молчи, ради всего святого!
Он спокойно отнял ее руку ото рта и поцеловал кончики пальцев.
– Разве не долг доброго христианина – покончить с еретиком? Отец Бенедикт говорит, что кому-то придется взять это на себя, иначе мир погрузится в пучину хаоса.
– Мне все равно, что болтает твой вечный Бенедикт. Я не люблю, когда ты говоришь об убийстве.
На щеке у него дрогнул мускул, очарование рассеялось.
– Понимаю. С убийцей об убийствах не шутят.
Она вырвала у него руку, отвернулась.
– Ты не убийца, а глупый мальчишка, который заслуживает хорошей взбучки, если будет так говорить. Неужели после всех этих лет ты все еще думаешь, что мы с Сильвестром обвиняем тебя? Если ты действительно так считаешь, я ничем не могу тебе помочь. Думай