Ей холодно? Мы сейчас зароем её в мёрзлую землю.
Я замечаю тёмное трупное пятнышко на её пальце, и мне становится не по себе. Мы обычно не видим этого страшного перехода из мира живых в мир мёртвых – не видим, что там с ними происходит, все эти отвратительные изменения смерть проделывает втайне. И только иногда нечаянно приоткрывается фрагмент её начатой раньше времени разрушающей работы.
На воротах кладбища надпись – «Мы были, как вы, а вы будете, как мы». Но я – не хочу. Не могу. Невозможно представить.
Да ещё и какие-то бабульки шепчутся за спиной, причитают «Ох-ох, такая молодая, ей будет скучно там одной лежать. Вот посмотришь, не пройдёт и года – заберёт кого-то к себе. Тоже молодого». Нет. Только не меня.
Заканчивайте скорее.
Гвозди вбивают в гроб. Кто-то включает на мобильнике музыку «Аве Мария». Могильщики деликатно пытаются стучать в такт. Не получается.
Если бы можно было избавиться от всех этих мыслей, от несусветной чуши, даже сейчас засоряющей мозги, осталась бы только гулкая пустота. А в ней всего два слова: «Больше – никогда».
Как пересекаются пути убийцы и его жертвы? Вот они просыпаются утром – в разных концах города, или, может, в одной квартире. Умываются, чистят зубы. Всё – как обычно. Но вечером один из них уже не вернётся домой.
Неужели никого не кольнуло предчувствие, что наступил главный для них день? Возможно, они встретятся сегодня первый и единственный раз. А может, знакомы уже долгие годы. Возможно, один из них планировал убийство, долго и продуманно вычисляя детали. А вдруг это произошло случайно, без причины, без вины, даже без внезапного взрыва эмоций?
Было ли это расписано заранее – людьми, судьбой, или просто спонтанным стечением обстоятельств? Может, просто «так совпало», а может, жизнь долго и замысловато вела каждого из них к этой «точке пересечения», с детских лет раскраивая и подгоняя один к другому разрозненные факты, чтобы затем мгновенно сложился пазл под названием «смерть»?
И уже в данной точке времени многовариантное будущее стало одновариантным прошлым.
…Как бы то ни было, но сейчас только утро. Ещё ничего не произошло. Все мы пока – под защитой родного тёплого пространства своего жилья. Я смотрю на своё полусонное отражение в зеркале. И, наверное, то же самое в эту же минуту делает Наташка.
Когда я просыпаюсь, первое, что вижу каждое утро – большая репродукция картины Брюллова «Последний день Помпеи». Папа подарил на день рождения. И вместо поздравления, как обычно, прозвучал очередной монолог на тему «ты уже взрослая». Смысл – нужно жить так, как будто каждый день – последний. Жить красиво, достойно, иметь свои принципы и никогда не изменять им. Поставить цель и упорно идти к ней, не размениваясь на мелочи.
Разумеется, всё это было сказано, пока мамы не было поблизости. Она бы, как обычно, не удержалась даже в такой день, и напомнила папе, что из-за его так называемых принципов мы живём в крошечной «двушке» в Медведково, что у него до сих пор нет собственной студии, а ведь он не хуже других художников, которые уже и лауреаты, и госзаказы имеют, и дачи, и так далее, и так далее…
Я смотрю то на папу, то на людей на картине. Боже, почему я не такая, как они?
Говорят, если девочка похожа на отца – будет счастливой. Не знаю. Пока что я очень страдаю от того, что уродилась папиной копией. Единственное, что досталось от мамы – это зубы. И ещё примета считается, если у человека передние зубы «наезжают» друг на друга, это выдаёт склонность к убийству. Тогда это – точно про меня. И это ужасно. Мама у меня – очень красивая женщина. Возможно, даже самая красивая на свете. Только зубки «подкачали». Она всю жизнь из-за этого стесняется улыбаться. Но я догадываюсь, что это – не единственная причина. Просто характер такой … невесёлый. Уж нам-то, самым родным, могла бы улыбаться, пока посторонние не видят. Но никогда у нас в доме не слышно смеха, и праздники проходят дежурно.
То, что зубы у меня растут неровно – ещё не самое страшное. Поношу «брекеты» – и со временем голливудская улыбка обеспечена. Но в остальном – на всю жизнь придётся остаться уродиной. Мама рассказывала, что когда я была ещё только «в проекте», она загадала – не важно, на кого будет похож ребёнок, главное – мамин нос. Но, увидев меня в первый раз в роддоме, расстроилась – ноздри крошечные, но сразу видно, папины. А мою внешность описывает так: «Ноги-ноги-ноги и нос». Хорошо, хоть дылдой не обзывает, как некоторые.
В самом деле, к 12 годам вымахать выше собственной матери – это кого хочешь огорчит. «Не верится, что я девять месяцев вынашивала этого монстрика» – вздыхает мама, когда думает, что я её не слышу. И всё чаще тихо огорчается, инспектируя мои недостатки – рост, худобу, большой рот, какие-то неправильные лодыжки и «татарские» скулы. По поводу носа она меня уже утешила: «вырастешь, сделаешь пластическую операцию».
А на картине Брюллова все такие обалденно красивые и правильные. Округлые