Я тебя люблю. Александръ Дунаенко

ами, как я над ледяной бездной черной и прозрачной воды, плавая, собирал для тебя кувшинки.

      Совсем чужая, едва знакомая, ты чуть улыбалась на берегу, почти равнодушная, хотя в воде, в этой холодной родниковой, хрусталистой воде я купался бесстыдно, абсолютно голый.

      Ну, пришла мне на ум такая фантазия.

      Я слышал, что там, откуда ты приехала, у тебя были мужчины. К 20 годам у девушки уже должны побывать мужчины, и я слышал, что у тебя они побывали.

      И ты ещё корчила из себя – ну, очень современную девушку. Ну, без предрассудков. И я без предрассудков – наглый такой нудист – разделся, полез в горячую у кромки берега воду, сорвался с подводного обрыва, плюхнулся, ушёл с головой в летнюю красоту нетроганной никем здесь, в отдалении, речки.

      Ты, современная, ты и бровью не повела, бесцветной своей бровью, на моё бликующее сияние среди немыслимой для нашего века прозрачности речки. Я вышел из воды с кувшинками: подплыл к берегу, наступил на подводный обрывчик, встал в рост из воды, лицом к тебе, современно.

      Ты и бровью не повела, бесцветной своей, почти отсутствующей, бровью.

      Скользнула взглядом – бегло так – от моих колен до кувшинок в руках. Жарко – лицо порозовело твоё, но не хотела прыгнуть в воду – ах! – не захватила купальника.

      Держала – уже теперь свои – кувшинки, а я, жалостливый, набрал в пригоршню воды, горячей, прозрачнейшей, той, что у берега лежала без движения, живой, сонной и горячей, с каплями солнца, я набрал в ладони этой воды и вылил на шейку тебе, набрал ещё и смочил плечи, и блузка, тонкая блузка, стала прозрачной, груди проявились розовыми сосочками через ткань, от тёплой воды оставшимися нежными, не затвердев.

      Я лил ещё эту воду, эту первую ласку к тебе, и ты даже не двинула своей, почти отсутствующей, бровью, я тоже не выдал ничем волнения от тебя, от некрасивой, но мучительно, колдовски как-то притягательной.

      Выдержанно, я чуть расстегнул мокрую твою блузку, и больше в тот день у нас не было ничего.

      И даже потом, когда было, я не любил, не полюбил тебя. Я любил других, а к тебе приходил через годы и месяцы, как будто впереди была целая вечность, и мы не умрём никогда, и в любой момент я могу прийти к тебе, к нелюбимой.

      А любимые женщины появлялись, потом терялись навсегда, я называл их любимыми. Называл сам, а тебя – раз или два, когда ты попросила об этом.

      Что ты была одна и единственная, я понял тогда, когда ты, как умерла, уехала насовсем и из нашего города, и от речки Бутак, которую я с тобой, с нелюбимой, никак не могу забыть.

04.12.96 г.

      АРБУЗ

      Представьте себе картину: приятным жарким осенним вечерком вы идёте по городу. Представить я попрошу мужчину, потому что реакция на описываемое мной явление с точки зрения разных полов может быть неадекватной, если не полярной вовсе.

      Итак, вы – мужчина, идёте в приятную осеннюю жару по городу и видите, как молодая леди у водоразборной колонки, приподнявши сантиметров на 80 выше, чем того требуют приличия, край своей лёгкой юбки, ополаскивает в струе воды белую восхитительную ножку. Потом, без тени стеснения, проделывает то же самое со своей второй ногой. При этом длинноволосая красотка опирается на руку весьма достойного джентльмена, который всем своим видом показывает, что присутствует при совершенно заурядном событии, и этот канкан замедленного действия его ничуть не смущает.

      Представили? Нормально, да? И скажите ещё, что вам не было приятно. Так вот. Молодая леди – это была Алиска, телезвезда города Актюбинска, а галантный джентльмен – я. Мы были на речке. Купались. Загорали. Съели арбуз. Впрочем, всё по порядку.

      Алиса. Алисочка (или А-лисонька?). Экстравагантная. Язвительная. Неприступная. За десять лет знакомства мы и виделись-то раз пять-шесть – не больше. Всё при обстоятельствах каких-то странных и всегда на грани того, что вот-вот, да и случится непоправимое. Но оно не случалось. И всегда из-за двух причин: во-первых, Алиску, злую, я боялся. Во-вторых, что-то всегда мешало. Наверное, рок.