Когда же прадед, Александр Тарасович, вернулся из Царской армии в село, священник на церковном сходе объявил 55 призванных человек «изменниками царю-батюшке». После этого в Шаулиху зачастила царская стража, провоцируя среди местных травлю бывших солдат (Сибирь принимала всех «бывших»: немытая Россия мигрировала).
Село Камышено Новосибирской губернии в 10-х годах ушедшего столетия обрисовывало, само того не желая, типичную картину поселения бедных: степь да степь кругом, домик 5х6 аршин, а в печи вместо дров – солома и навоз. И так до 29-го года.
Прабабка, Мария Федоровна, растила пятерых. Знаю о ней только то, что была она прачкой у кулаков – тех же, на которых работал прадед сапожником и шорником.
Тимофей, будущий ловец «Черной кошки», рос старшим в семье. «Гулять на улицу ходили по очереди, так как одна одежка была на 2–3 человека…» – говорил дед, вспоминая детство.
А школы в Камышено не было: детей богачей возили в соседнее Шебаново за 12 километров на лошадях. Прадед же выстругивал рубанком липовую доску и писал на ней буквы углем. Потом – новую, и так – весь алфавит. Карандашей, бумаги и грифельных досок не предполагалось. Параллельно учился мой юный дед сапожному делу; годам к двенадцати сам шил и сапоги, и ботинки.
В семнадцатом – революция, в девятнадцатом – Колчак. В армию свою Колчак брал только «челдон» – т. е. местных, сибиряков, считая русских ненадежными. В тех, кто был за советскую – стреляли, конечно же.
… Как-то ночью в дом прадеда пришел человек, рассказавший о плане колчаковцев расстрелять через несколько дней сорок семь семей: в списке этом значилась и фамилия Сивак. Весть о готовящемся расстреле распространилась быстро – и, несмотря на сорока-пятидесятиградусные морозы, люди уходили за несколько километров ночевать в камыш.
«Это мучение продолжалось два дня, а за два дня до исполнения колчаковского приговора в наше село пришли партизаны бати Рогова – 3500 кавалеристов, и все сорок семь семей уехали с партизанами», – писал дед в своих воспоминаниях. Отряд бати Рогова, встретившись с регулярными войсками Красной, пошел в наступление на Колчака: камышенских оставили за сто километров от села. Освободив узловую станцию Калчугино, от которой идет железная дорога на Кемерово и Новокузнецк, им разрешили вернуться домой.
Домой: в разгром; туда, где выбиты окна, взломаны двери… Отремонтировали кое-как.
Вскоре прадед отдал деда моего в батраки: у Перфила Косинова он год пас овец, коров и лошадей; три года работал на Егора Захарова, еще три – на Александра Пономарева. Пономарев платил деду за год полдесятины пшеницы, одевал и обувал: летом – кирзовые сапоги, зимой – валенки. Дед рассказывал, как они с хозяином ездили на восьми лошадях в тайгу за дровами или перевозили сено. Вставали в час ночи, запрягали коней. Осенью в тайгу уезжали на две недели – брали делянки, заготавливали лес: по зимней дороге отвозили домой. Однажды, в крещенские, едва не замерзли: до села оставалось километров пять. Дед вспоминал, что, если бы больше – не выжить.
А когда приходила пора весеннего сева, дед мой с хозяином отправлялись, как только взойдет солнце, в поле. После «что вспахать», хозяин возвращался, а дед оставался там на неделю: делал себе шалаш и ежедневно на сменных лошадях вспахивал по десятине с четвертью. Всего засевалось 45 десятин! – овес, пшеница, просо, гречиха. Дед писал не без гордости: «Работая батраком, я научился пахать, сеять, молотить цепом и молотилкой, косить крюком и на жатке».
Последний год он работал у Пономарева за 55 рублей: стоял 1926-й – срок батрачества истекал, и в январе следующего Тимофей поехал в шахтерский городок Калчугин, исправив дату рождения с 1907-го на 1906-й – в шахту брали только совершеннолетних.
Работали по шесть часов в день на глубине восемьдесят пять метров. Спускали людей под землю по стволу в клетях, так же и поднимали. «Когда выходишь из шахты – ты весь черный, как негр, видны только глаза и зубы».
А глаза и зубы у деда были потрясающие – да и вообще, внешностью природа не обидела: черноволосый, смуглый, брови густые вразлет… Теперь, когда он улыбается с фотографий, замечаешь: пожалуй, в него, молодого, трудно было не влюбиться, что вскорости и не замедлила сделать еще более молодая – бабушка (говорят, дед увел ее от первого мужа).
Впервые – после работы на шахте – у деда появилось свободное время; не привыкший долго сидеть без дела, он вступил в добровольную пожарную охрану – правда, пожарная техника была тогда примитивной: все инструменты пристраивались к телегам, запряженными лошадьми.
Вскоре после «саночника» Тимофей стал забойщиком, а через год получил отпуск. На деньги, явно перевешивающие батраческие гроши, купил себе – впервые! – костюм, пальто, папаху, хромовые сапоги и лошадь отцу, верхом на которой и приехал в Камышено: можно