Два чувства дивно бли́зки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Из Петербурга Григорий Алексеевич выехал на заре. День выдался на редкость тёплым и солнечным. Да и всё начало лета было точно таким же. Бричка катила и катила себе по ровной дороге. Позванивали бубенцы, и ветерок обласкивал лица. Епифан покрикивал на лошадей:
– Но! Пошла! Шевелися!
Внимая его требовательному голосу, лошадки прибавляли шагу, бодро постукивая копытами. Григорий Алексеевич в такт движению периодически впадал в спячку. Он скользнул взглядом по пробегавшим мимо окрестностям и начал вспоминать, что, кажется, где-то в этих местах во время возвращения из турецкой компании, столкнулись колесо о колесо его повозка и встречная карета. Только ехал он тогда, наоборот, из Москвы в Петербург. Соскочил он на землю, чтобы ноги размять, и вдруг послышался знакомый до глубокого замирания сердца звонкий женский голос:
– Григорий Алексеевич!
На него из кареты, запряжённой шестёркой холёных лошадей, смотрели тёмные выразительные глаза. Всё всколыхнулось в один миг в его душе: и как он прощался с Софьей перед отъездом, и как слёзы текли по щекам, и как клялись они друг другу в вечной любви. Осталась она в его памяти стройной, юной и улыбчивой.
К нему неторопливо спустилась молодая полная женщина с двойным подбородком. Из-под вороха шёлка и бархата у неё выпирал большой живот. Лишь по глазам, говорившим о былой цветущей поре, он и узнал прежнюю Софьюшку. У него тут же улетучились сладкие воспоминания. Много позже он научится отличать влюблённость от настоящей любви, но после того, как они обменялись пустяшными фразами и разъехались, Григорий долго философствовал о причинах такой перемены в себе.
Как-то незаметно, с ночёвками и короткими привалами, добрались они с кучером сначала до Москвы, где на почтовый станции с него в первый раз потребовали подорожную. В просторной избе, прокашлявшись, невысокий старик пробасил:
– Вашу подорожную.
– Извольте… – Григорий Алексеевич протянул казённую бумагу, выданную самим губернатором.
Сея дана из Санкт-Петербурга Григорию Алексеевичу Старостину, чину девятого класса, росту 2 арш. 6 вер., волосы темныя, глаза кария, бороду бреет, лет 35. С ним следует Епифан Овечкин, росту 2 ар. 3 вер., волосы светлыя, брови густыя, правым глазом слегка крив, лет 46, удостоверяя в том, что едут они из Санкт-Петербурга по собственным Григория Алексеевича Старостина надобностям в Рязанскую губернию, деревню Фатьяновка, к помещику Петру Фёдоровичу Стерликову, и потому прошу господ командующих на разъездах пропускать их без учинения препятствий.
Станционный смотритель мялся, читая бумагу. Жевал губами, искоса бросая многозначительные взгляды на Григория. Так и пришлось дать ему на чай. Но до Рязани было уже рукой подать, а оттуда и до деревушки, куда пригласил Григория Алексеевича его приятель Пётр Фёдорович Стерликов, с которым ему пришлось повоевать с турками.
На высокой горе, как позже узнал Григорий, прозывавшейся Соколиной, стоял большой барский дом – длинный, двухэтажный, с толстыми каменными стенами и большими полукруглыми окнами.
Встречать его высыпало всё семейство и вся дворня. Григорий был человек скромный и даже стушевался от излишнего, как он полагал, к себе внимания. В душе, оправдывая такую встречу серостью провинциальной жизни, вызывающей интерес к любому приезжему человеку. Сам Пётр Федорович стоял посредине многочисленной свиты – высокий и статный, с опущенными книзу пышными усами. Они крепко обнялись и проследовали в дом. После торжественного ужина в просторной столовой, украшенной древним оружием и саблей в ножнах, осыпанных изумрудами, подаренной государем хозяину дома за храбрость, Григорию отвели лучшие комнаты на втором этаже.
У подножия возвышенности протекала величественная и спокойная река. Из окна открывались такие дали, что захватывало дух. Просторные заливные луга и круглые болотца, чаши голубых озёр, позолоченные и подкрашенные в розоватый цвет вечерней зарёй, очаровывали и притягивали взор.
Когда солнце закатилось, к нему в комнату постучались две дородные девки.
– Нас барин прислал. Не след ли тебе пятки почесать? – бойко спросила одна из них.
– Передайте ему – я старый вояка и к таким нежностям не привык, – ответил Григорий и добавил: – Хотя нет, пожалуй, не надо, поутру сам всё скажу. А вы ступайте-ка отсель.
Свежий воздух и чистая постель после трудной дороги в одно мгновение способствовали погружению его в крепкий богатырский сон. Непонятно отчего снились ему всю ночь скачущие всадники с остроконечными шлемами и мечами на боку.
На рассвете он выглянул в окно. Ниже дома, на спуске с горы, высилась церковь. Из туманной дымки возле берега, обрисовавшей очертания баньки, неожиданно выскочил в точно таком же мареве мускулистый голый мужик с большой чёрной бородой,