Уйти.
Пролог
Ярилов град лишился царя и царевича, люди остались под присмотром Доброгнева и его помощницы, которой тот разве что ноги не целовал. Доброгневу понравилось сидеть на троне, издавать указы да одним взмахом руки избавляться от неугодных. Прежде самопровозглашенный царь верил, что неведомая хворь царевича сморила, думал: «Вот поправится юнец, отдам ему отцовское место!» – но со временем в его голове поселились темные мысли, стал он забывать, что народ ждет возвращения Елисея.
Если прежде его совесть была неспокойна и на троне он чувствовал себя самозванцем, то после нескольких лет царствования все забылось: и смерть друга, и захворавший мальчишка. Стало казаться, что он заслужил и царские палаты, и уважение народа. Помощница его, темноглазая Чеслава, только важно кивала и уверенно говорила:
– Трон твой по праву, властитель. Царствуй и ни о чем не думай, а если найдутся те, кто против тебя пойдет, недолго они на этом свете проживут.
И Доброгнев царствовал. Старался быть хорошим правителем, почем зря людей не обижал, но нет-нет да вспоминал о своем друге, тело которого сам в Ярилов град принес. И о сыне его тоже помнил, только гнал эти мысли прочь, старался убедить себя, что мальчишка давно помер.
Жаль ему Елисея было, до боли в сердце жаль! Он его как собственного сына растил: на плечах катал, на ярмарки водил, горевал, когда захворал царевич.
Шло время, и каждый день, проведенный на троне, стал казаться Доброгневу пыткой. Он не спал, плохо ел, осунулся и похудел, но никак не мог понять, что с ним творится. Помощница за царем ухаживала, готовила отвары, отпаивала его теплым молоком, после которого Доброгнев забывался дурными, тяжелыми снами. Но не становилось ему лучше, никто из лекарей помочь не мог – приглашали ко двору и ведуний, и колдунов, а царь продолжал чахнуть.
Доброгнев смотрел в зеркальце, подаренное заморскими послами, и видел там потерянного человека, утратившего волю и любовь к жизни. Глаза его почернели, нос заострился, кожа стала серая-серая. Он тяжело дышал, то и дело хватался за грудь. Дурно ему было, с каждым днем все хуже становилось.
Чеслава его выхаживала, обнимала белыми руками, будто крыльями, все нашептывала, что он справится, но Доброгнев не верил ей, понял к тому времени: это она сына Владимира сгубила. Оттолкнуть колдунью царь тоже не мог: понимал, что она и его убить может. Боялся, чего скрывать, ужасно боялся ее разозлить.
В одно хмурое утро Доброгнев взял свое зеркальце, а оттуда на него посмотрела неведомая тварь: черная, глаза козлиные, алые, кровью налитые. И так и этак царь зеркальце крутил, а тварь все движения за ним повторяла. Понял тогда Доброгнев, что не лицо свое он видит в отражении, а душу, проданную колдушке за царские палаты.
Как был в исподнем, так и побежал он в березовую рощу, где средь черно-белых стволов стояли идолы царского рода. На колени упал, принялся челом о землю биться, причитал, умолял покровителей Владимирского рода простить его, но идолы не услышали, не послали весточки. Остались грозными изваяниями, а смотрели, казалось, не на Доброгнева, а прямо на его изуродованную, продажную душу.
Царь плакал, горько плакал. Столько слез пролил, сколько иная плакальщица за всю жизнь не выплачет. Сидел на земле, привалившись к одному из идолов, бормотал, что все сделает, лишь бы в Навь спокойно уйти, лишь бы не восстать из могилы заложным мертвецом.
Жена ему говорила, что дружба с Чеславой до добра не доведет, но кто ж слушал? Бедная, бедная Ружана! Знала бы она, на что он пошел, чтобы на трон сесть!
– Знала бы ты, милая! – воскликнул Доброгнев и в порыве отчаяния разорвал на груди ночную рубаху.
Пока Ружана его дома ждала, он с Чеславой возлег, слаб оказался, не сумел устоять перед ее красотой, перед юностью. А какие слова она говорила! Какие свершения обещала! Да только не сказала, проклятая, что за все это он своей душой заплатит!
Доброгнев встал покачиваясь, еще раз поклонился идолам, положил ладонь на теплое дерево и сказал:
– Что хотите со мной делайте, но жену и детей сберегите! Пусть я сгину, пусть земля разверзнется и черти рогатые меня с собой утащат, но дети пусть целы будут, только об этом молю!
Идолы остались немы, лишь ветер прошелестел над головой Доброгнева. Березы склонились, сережками заплакали. Так и стоял несчастный царь до темноты, окруженный безмолвными изваяниями и деревьями, обнимающими его ветвями.
Доброгнев вернулся домой в ночи, но не к себе в палаты пошел, а к семье. Ружана у огня сидела, подняла голову от вышивки, услышав его шаги, улыбнулась робко. Затем заметила его рубаху порванную, подол, землей измазанный, хмуриться начала, открыла было рот, чтобы сказать что-то, но Доброгнев головой покачал и палец к губам приложил – молчи, мол.
Сел у ног жены, обнял их, голову тяжелую на колени ее положил и глаза закрыл. И как он мог, старый дурак, такую женщину на колдушку