Представьте себе этого юношу, досточтимый читатель. Совсем недавно он склонялся над фолиантами, изучая тонкости теологических споров, а теперь ему предстояло столкнуться с живой, трепещущей ересью. Его отправляли в Аугсбург – город богатый и многолюдный, где звон монет заглушал шепот молитв, а пестрота одежд соперничала с мрачностью церковных облачений. Аугсбург был перекрестком торговых путей, местом встречи купцов, ремесленников, наемных солдат и, конечно же, служителей культа самых разных толков. Здесь бок о бок уживались католики, протестанты, а в темных переулках, поговаривали, находили приют и те, кто вовсе отринул всякую веру, предпочитая ей звонкую монету или чувственные утехи.
Внешне Аугсбург являл собой картину благополучия и процветания. На рыночных площадях шла бойкая торговля, лавки ломились от товаров, а жители города степенно прогуливались по мощеным улицам, обсуждая последние новости и цены на зерно. Но за этим обыденным фасадом бурлила тревога. По городу ползли слухи о странных происшествиях, множились доносы, исчезали люди. Шепот о "нечистых делах" становился все громче, отравляя благодушную атмосферу. Казалось, сам воздух был пропитан подозрением и страхом. Каждый косой взгляд, любое невзначай обронённое слово могло стать поводом для обвинения, а каждое несчастье – доказательством чьего-то злонамеренного колдовства.
И вот в этот взрывоопасный котел и был брошен наш неофит инквизиции, Иоганн Эренберг. Он прибыл в Аугсбург, исполненный рвения и непоколебимой уверенности в своей правоте. В его глазах горел священный огонь борьбы с ересью, а в голове звучали заученные наизусть цитаты из библии, готовые обрушиться на головы заблудших овец. Он был готов к подвигам, к разоблачению коварных слуг дьявола, к спасению невинных душ. Он еще не знал, что Аугсбург приготовил для него испытание куда более сложное и опасное, чем он мог себе представить.
В самом сердце Аугсбурга, среди чопорных фахверковых домов и степенных горожан, чьи добродетели были столь же накрахмалены, как их воротнички, жила дама по имени Элиза Боннет. Дочь покойного аптекаря, она являла собой смесь французской грации, унаследованной от матери-гугенотки, и немецкой основательности, доставшейся от отца, человека сведущего в травах и снадобьях. В отличие от прочих благочестивых аугсбургских жен, чьи дни протекали в молитвах да вышивании замысловатых узоров, Элиза обладала живым умом, острым языком и совершенно непозволительной для женщины того времени независимостью характера.
После смерти отца ей досталась не только добротная аптекарская лавка на оживленной улице, но и бесценное наследство – глубокие познания в медицине и целебных травах. И, надо сказать, Элиза не стала зарывать свой талант в землю, подобно евангельскому рабу. Вопреки общепринятым правилам и ханжеским ожиданиям, она не заперлась в четырех стенах, предаваясь скорби и молитвам о спасении души. Нет, фрау Боннет сменила своего отца, стала помогать своим согражданам. Лечила их от недугов мудрыми советами и собственноручно приготовленными снадобьями, находила нужные слова утешения в горе, нередко заменяя собой и лекаря, и священника. И, надо признать, помощь ее часто оказывалась весьма действенной. Заживали раны, утихали лихорадки, возвращался сон к измученным бессонницей горожанам. Казалось бы, живи да радуйся, да принимай слова благодарности от тех, кому помогла.
Но, увы, человеческая натура устроена куда более причудливо и завистливо, чем самый сложный аптекарский рецепт. Ах, эти самые рецепты фрау Боннет! Стоило ей кому-нибудь помочь, как тут же за спиной начиналось шептание, густое и ядовитое, словно болотный туман. «Не иначе как зелье ведьмовское!» – шипели по углам некоторые особенно благочестивые горожанки, смачно сплевывая сквозь почерневшие от табака зубы. Какие-то корешки сушеные, порошки неведомые, настойки мутные – тьфу ты, гадость какая! И откуда только она их берет? Не иначе как на Лысой горе, под полной луной, в компании рогатых да хвостатых, приплясывающих под заунывные вопли летучих мышей.
Дело в том, дорогой читатель, что добрые дела, особенно если они совершаются женщиной, да еще и без должного почтения к церковным авторитетам и общепринятым предрассудкам, очень часто воспринимаются с подозрением. В Аугсбурге того времени, где каждый бюргер мнил себя образцом добродетели, а любое отклонение от нормы вызывало немедленное осуждение, успехи фрау Боннет порождали не столько благодарность, сколько глухую зависть и страх перед непонятным.
А уж про её взгляд и говорить нечего! Глаза – что угли, пронзительные, словно сама Саламандра, эта огненная