– Я знал, что ты захочешь убить меня, – это твое старое и единственное средство! Что ж, убей!
Однако, произнося эти слова, юноша понимал, что отец не сможет убить его. Он видел, как вскинутая отцовская рука медленно опустилась, повисла, и меч упал на пол. Уверенно глядя в глаза отцу, сын видел, как тот прикрыл рот рукой, пряча дрожащие губы.
В эту самую минуту, когда отец и сын стояли друг против друга, в большой зал вошел верный слуга с заячьей губой, служивший Тигру с младых лет. Он принес хозяину горячее вино, которое тот всегда пил перед сном. Молодого человека он не увидел вовсе, а увидел лишь своего старого господина, его слабое потрясенное лицо, искаженное гримасой убывающего гнева, и зрелище это заставило слугу вскрикнуть, со всех ног броситься к хозяину и скорей налить ему вина. Тотчас Ван Тигр забыл о сыне, потянулся дрожащими руками к чаше, поднес ее к губам и стал жадно пить, а верный старик снова и снова подливал ему из оловянного кувшина. Снова и снова Тигр бормотал: «Еще вина!.. Еще!..» – и забыл о слезах.
Юноша стоял и смотрел. Он смотрел на двух стариков, один из которых, утешившись горячим вином, вел себя как неуемное дитя, а второй то и дело подливал ему из кувшина, и безобразное рассеченное лицо его морщилось от нежности. То были всего-навсего старики, и даже в такой важный миг головы их занимали мысли лишь о вине и утехах.
Молодой человек понял, что о нем забыли. Сердце его, минуту назад жарко колотившееся в груди, остыло, а ком в горле вдруг растаял и превратился в слезы. Однако Ван Юань не дал воли слезам. Тут ему пригодились суровость характера и военная выучка. Он наклонился, подобрал с пола сброшенный пояс и без слов пошел, держась очень прямо, в комнату, где в детстве занимался со своим молодым воспитателем, ставшим позднее его начальником в военной школе. В темноте комнаты он ощупью нашел стул возле парты, сел и наконец позволил своему телу обмякнуть, ибо дух его был сокрушен.
Он думал, что напрасно так пылко боялся своего отца и так пылко его любил, напрасно бросил ради него своих товарищей и правое дело, в которое верил. Вновь и вновь перед глазами вставало только что увиденное зрелище, ведь старик до сих пор сидел в большом зале и пил вино. Ван Юань посмотрел на отца новым взглядом и с трудом мог поверить, что это тот самый Тигр. Ведь он с детства страшился отца и вместе с тем любил его, пусть неохотно и с тайным внутренним сопротивлением. Он страшился его внезапных приступов ярости, и гневного рева, и свиста блестящего острого меча, который тот всегда держал под рукой. Маленький одинокий Юань нередко просыпался в поту, увидев во сне, что опять ненароком прогневил отца, хотя бояться ему было нечего: Тигр никогда подолгу не злился на сына. Тем не менее мальчик нередко видел, как тот гневается или делает вид, что гневается, на других, ведь гнев был его орудием управления, и темными ночами юный Ван Юань дрожал под одеялом, вспоминая округленные пылающие глаза отца и яростное подергивание жестких черных усов. Среди его людей даже ходила такая шутка, которую они повторяли с опаской: «Никогда не дергай Тигра за усы!».
Несмотря на приступы ярости, Тигр любил только своего сына, и тот это знал. Он знал это и оттого боялся еще сильней, потому что любовь отца была подобна гневу: такая же горячая и вздорная, она тяжким бременем ложилась на ребенка. Среди подданных Тигра не было женщины, способной утишить пыл его сердца. Другие военачальники, отдыхая от сражений, на старость лет брали себе женщин, чтобы те их развлекали, но Ван Тигр никого не взял. Даже его собственные жены не навещали его, а одна – дочь врача, унаследовавшая все серебро отца, – давным-давно поселилась в большом приморском городе со своей дочерью, единственным ребенком, которого принесла Тигру, и учила ее в чужеземной школе. Потому Юаню отец внушал одновременно любовь и страх, и чувства эти с самого детства исподволь ваяли его душу. Страх перед Тигром подобно кандалам сковывал разум, и Юань не ведал другой любви, кроме жестокой, сосредоточенной на нем одном любви отца.
И потому мысли о Тигре, хотя сам Тигр того не знал, не отпускали Юаня в южной военной школе, когда товарищи его встали перед своим военачальником и поклялись служить новому правому делу: захватить столицу, свергнуть сидящего там слабака и встать на защиту простого народа, угнетаемого жестокими военачальниками и заграничными врагами, чтобы однажды вернуть стране былое величие. В тот час, когда юнец за юнцом клялись отдать жизнь за дело революции, Ван Юань стоял в стороне, борясь то со страхом перед отцом, то с любовью к нему – военачальнику из тех, кого собирались свергнуть его товарищи. Сердцем он был с ними. В памяти то и дело вставали бесчисленные картины страданий простого народа. Он помнил лица крестьян, когда те смотрели, как лошади отцовых солдат топчут