« Подобен Марсу он.
В бою смелей Ахилла,
Врагам Отечества нанёс урон
И побеждала их его отваги сила!»
И именно после этого на балу у княгини Оболенской дамы устроили Исидору Ильичу овацию. С этого известность его и началась. К тому же, герой был ранен картечью в баталии при Ошакане, а потому слегка прихрамывал, что вызывало ещё большее к нему уважение. И, скорее всего, именно из-за этого уважения в квартале Зыкова было всё спокойно и тихо, а тут, вдруг, в день Рождества Христова…
На снегу лежал стриженный под гребёнку бритый лет двадцати пяти молодой человек в фиолетовом фраке, в жилете из белоснежной ткани «пике», плотно облегающим уже мертвое тело, в панталонах цвета топлёного молока и в жёлтых полусапожках «Блюхер». И что самое ужасное – модный наряд был изрядно порван и изуродован множеством кровавых пятен. По всем приметам – молодого человека при жизни долго пытали.
Когда зазвонили колокола и люди стали выходить из храмов после утренней молитвы, к месту происшествия приехал и следственный пристав Смольницкий.
– Ну, чего тут у вас? – спросил пристав, подкатив на легких санках прямо к толпе, окружившей покойника.
– Некий неизвестный молодой человек, – кивнул в сторону покойного Зыков. – Никто его пока не опознал… Погубили страдальца, по всей видимости, не здесь – ран на теле много, а вот крови на снегу не видно. Мёртвым его сюда бросили.
– Следы злодеев нашли? – Смольницкий нагнулся, чтобы получше рассмотреть убитого.
– Какие следы, – вздохнул квартальный надзиратель, – пока я прибежал, так тут уж любопытные натоптали немерено.
– Ваше благородие, – тронул надзирателя за рукав Никиша, – когда я пришёл за водой-то, то в первую голову следы босых ног здесь узрел.
– Босых? – переспросил дьячка пристав. – В такой-то мороз? А ты, братец, сегодня поутру не согрешил вина хмельного питиём непотребным?
– Господь с тобой, ваше благородие, – захлопал белёсыми ресницами Никиша и стал креститься. – Как можно непотребство такое до молитвы утренней? А следы босые – вон они: здесь один, вон там ещё один не затоптали…
– И правду следы босых ног, – удивлённо хмыкнул Смольницкий. – Любопытно…
– Это, поди, Семёна Митрича следы, – подал голос будочник Нечаев. – Это только он по утрам без сапог умываться ходит. И летом ходит, и зимой…
– Что за Семён Митрич? – пристав быстро перевёл взгляд со следов на будочника. – Уж, не тот ли самый?
– Точно так, юродивый! – вытянулся в струнку Нечаев. – На подворье купца Чамова обитает!
– Быстро допросить, – велел Смольницкий Зыкову. – Допросите и ко мне приходите. Надо нам с этим делом поскорее разобраться. Негоже, когда в праздник да вот так… Завтра непременно придётся отвечать…
Покойника положили на сани и отправили в холодную часовню при Сретенской обители. Сыщики же без промедления принялись за дело. К купцу Чамову Зыков пошёл в сопровождении будочника Нечаева, а следом, шагах в десяти, шествовала небольшая толпа любопытных. По мере приближения к купеческому дому толпа это становилась всё больше и больше. А уж возле ворот Чамова, назвать ту толпу небольшой язык ни у кого не поворачивался.
Дворовый человек Чамовых поначалу не хотел пускать незванных гостей, но, узрев возле носа огромный кулак Нечаева, быстро одумался, стал послушным и повёл всех в кухню, где за печкой обитал Семён Митрич. Толпу на купеческий двор не пустили.
Между холодной стеной и горячей печкой стояла деревянная лежанка. Вот там Семён Митрич сейчас почивал после утреннего чая, мерно похрапывая и подергивая черной от въевшейся грязи ногой. Зыков велел разбудить Семёна Митрича. Нечаев потряс спящего за плечо, но тот только повернулся на другой бок. Будочник рассердился от этакого наглого невежества и ткнул в спину Семёна Митрича пальцем. А палец у Нечаева – будто из железа. Потому и вскочил юродивый с лежанки, как ужаленный. Вскочил, встрёпанной головой вертит туда-сюда, глаза красные таращит и рот разевает, будто вытащенный бреднем из тины карась.
– Любезный, – придав голосу побольше строгости, спросил Зыков Семёна Митрича, – утром на реку к проруби ходил?
Семён Митрич нахмурился, икнул два раза, потом отодвинул в сторону Исидора Ильича и принялся бегать по кухне, выкрикивая какие-то странные слова:
– Уголь, уголь, уголёк, филин-филин, шило-дым…
– Любезный, – Зыков поймал крикуна за рукав, – ты у проруби сегодня утром был?
– Перья – перья, шило – дым, – еле слышно выдавил из себя Семён Митрич и захныкал.
– Любезный! – аж топнул ногой от нетерпения квартальный надзиратель, пытаясь получить ответ на поставленный им вопрос, но вместо ответа юродивый зарыдал в голос. С подвываниями